Поэт мужества и трагизма. Сборник идеальных эссе по обществознанию Кузнецов знамя

Знамя Мы наблюдаем, как бойцы тяжелым шагом поднимаются по склону в самую высокую часть Чабанмахи. Вот они достигли гребня, движутся перебежками, бьют куда-то из автоматов. На помощь группе устремляется разведка отряда: четыре солдата, четыре прапорщика и офицер.По

Знамя поэта Знамя поэта Александр Бобров литература Юрий Кузнецов Культура к 75-летию Юрия Кузнецова Снова выступает из февральской тьмы образ вольного сына раздольной Кубани, который родился 11 февраля 1941 года, накануне войны, а после службы на солнечной Кубе ворвался в

Пояснение.

В стихотворении «Знамя с Куликова» Ю. Кузнецов обращается к историческому прошлому родной земли, продолжает традиции русских поэтов.

Героическим прошлым своей Родины гордился Пушкин. В «Евгении Онегине» поэт восхищается стенами древнего Кремля:

Вот, окружён своей дубравой,

Петровский замок. Мрачно он

Недавнею гордится славой.

Напрасно ждал Наполеон,

Последним счастьем упоённый,

Москвы коленопреклонённой

С ключами старого Кремля:

Нет, не пошла Москва моя

К нему с повинной головою.

Сколько гордости и сыновней любви в этих строках! Сколько веры в вели-кое предназначение России!

К истории Куликовской битвы обращается Александр Блок в стихотворении «На поле Куликовом». У Блока, как и у Кузнецова, возникает образ степной кобылицы, которая несется вперед навстречу закату в крови, и остановить ее не под силу уже никому. Не случайно автор в своем стихотворении проводит параллель с Куликовской битвой, словно бы намекая, что теперь Руси вновь придется обороняться.

У Пушкина, у Блока, у Кузнецова нельзя не увидеть главного. У России трудная судьба. Из скольких битв и передряг приходилось ей возрождаться! Но сколько бы лет не прошло, всадник-гонец, уходящий от погони и связывающий разрозненные войска, по-прежнему, как и в былые времена, готов выносить русское знамя из невиданной битвы. Всадник спасал на теле изодранный стяг, «чтоб поздние дети могли латать им великие дали и дыры российской земли». Одно это может искупить многое в кровавой истории Отечества и дать надежду на грядущее.

С заботами о проведении литературного семинара "Велесово Слово" не успел сделать публикацию, которую давно задумывал. Исправляюсь. Символично, что наш семинар начался 11 февраля, в день рождения великого русского поэта Юрия Поликарповича Кузнецова. Ему исполнилось бы 70 лет...

* * *
Слабеет солнце бытия,
Тускнеет каждое оконце.
И вот горит душа моя -
Она поддерживает солнце.

Пускай сгорит и жизнь моя
До тла последнего зиянья,
Чтоб только солнце бытия
Набрало силы для сиянья.

ЗНАМЯ С КУЛИКОВА

Сажусь на коня вороного —
Проносится тысяча лет.
Копыт не догонят подковы,
Луна не настигнет рассвет.

Сокрыты святые обеты
Земным и небесным холмом.
Но рваное знамя победы
Я вынес на теле моем.

Я вынес пути и печали,
Чтоб поздние дети могли
Латать им великие дали
И дыры российской земли.

***
Я пил из черепа отца
За правду на земле,
За сказку русского лица
И верный путь во мгле.

Вставали солнце и луна
И чокались со мной.
И повторял я имена,
Забытые землёй.

***
Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.

Он пошёл в направленье полёта
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.

Пригодится на правое дело! -
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.

В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.

***
Из земли в час вечерний, тревожный
Вырос рыбий горбатый плавник.
Только нету здесь моря! Как можно!
Вот опять в двух шагах он возник.

Вот исчез. Снова вышел со свистом.
— Ищет моря, — сказал мне старик.
Вот засохли на дереве листья —
Это корни подрезал плавник.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Шёл отец, шёл отец невредим
Через минное поле.
Превратился в клубящийся дым -
Ни могилы, ни боли.

Мама, мама, война не вернёт...
Не гляди на дорогу.
Столб крутящейся пыли идёт
Через поле к порогу.

Словно машет из пыли рука,
Светят очи живые.
Шевелятся открытки на дне сундука -
Фронтовые.

Всякий раз, когда мать его ждёт, -
Через поле и пашню
Столб клубящейся пыли бредёт,
Одинокий и страшный.

ДВОЕ

Где-то в поезде ехали двое,
Невпопад говорили, и вдруг
Я словечко услышал такое -
До сих пор пресекается дух.

Глянул: бабка над внуком рыдала
И рыданьем баюкала слух.
- Кто тут был?
- Никого не бывало… -
До сих пор пресекается дух.

И словечко-то, право, пустое,
И расслышал его я не так:
- В этом мире погибнет чужое,
Но родное сожмётся в кулак.

БОЙ В СЕТЯХ

«Воздух полон богов» —
так говорили древние греки.

Воздух полон богов на рассвете,
На закате сетями чреват,
Так мои кровеносные сети
И морщины мои говорят.

Я покрылся живыми сетями,
Сети боли, земли и огня
Не содрать никакими ногтями —
Эти сети растут из меня.

Может быть, сам с собой я схватился,
И чем больше рвалось, тем сильней
Я запутался и превратился
В окровавленный узел страстей?

Делать нечего! Я погибаю,
Самый первый в последнем ряду.
Перепутанный мрак покидаю,
Окровавленным светом иду.

Я нигде не умру после смерти.
И кричу, разрывая себя:
— Где ловец, что расставил мне сети?
Я свобода! Иду на тебя!

ЗАКЛЯТИЕ В ГОРАХ

Когда до Бога не дойдёт мой голос
И рухнет вниз с уступа на уступ,
Тогда пускай в зерно вернётся колос
И в жёлудь снова превратится дуб.

Иному человечеству приснится,
Как вдаль бредёт мой распростёртый труп —
А на одной руке растёт пшеница,
А на другой — шумит могучий дуб.

***
В этот век, когда наш быт расстроен,
Ты схватился с многоликим злом,
Ты владел нерукопашным боем,
Ты сражался духом и стихом.

В этот день, когда трясет державу
Гнев небес, и слышен плач, и вой,
Назовут друзья тебя по праву
Ветераном третьей мировой.

Бесам пораженья не внимая,
Выпьем мы по чарке горевой,
Потому что третья мировая
Началась до первой мировой.

ШАЛЬНАЯ ПУЛЯ

У меня весёлая натура,
У меня счастливая рука.
В чистом поле свищет пуля-дура.
Не меня ли ищет, дурака?

Вот она! Горячая и злая,
На лету поймал её в кулак.
Здравствуй, дура! Радость-то какая!
И в ответ я слышу: - Сам дурак!

Я причину зла не понимаю…
Брошу пулю в пенистый бокал,
Выпью за того, кого не знаю,
За того, кто пулю мне послал.

ТЁМНЫЕ ЛЮДИ

Мы тёмные люди, но с чистой душою.
Мы сверху упали вечерней росою.
Мы жили во тьме при мерцающих звёздах,
Собой освежая и землю и воздух.
А утром легчайшая смерть наступала,
Душа, как роса, в небеса улетала.
Мы все исчезали в сияющей тверди,
Где свет до рожденья и свет после смерти.

"Звезда подо мной, а под вами земля.
Я вижу: сквозят и сияют поля,

И недра прозрачны, и камень лучист,
И прах на дороге, как бездна, сквозист.

Но это не каждому видеть дано,
Светло в моём сердце, а в вашем темно".

Он бродит, неведомый вестник, и с нас
Не сходит сиянье невидимых глаз.

Младенец от тёмного мира сего
Смеётся - во сне он увидел его.

Светло в моём сердце. И слышу в ночи:
"Сияй в человечестве! Или молчи".

* * *
Поэзия есть свет, а мы пестры...
В день Пушкина я вижу ясно землю,
В ночь Лермонтова - звездные миры.
Как жизнь одну, три времени приемлю.
Я знаю, где-то в сумерках святых
Горит мое разбитое оконце,
Где просияет мой последний стих,
И вместо точки я поставлю солнце.

Александр БОБРОВ

ДЕРЖИ ПОВЫШЕ ЗНАМЯ!

К 75-летию Юрия Кузнецова

Снова выступает из февральской тьмы образ вольного сына раздольной Кубани, который родился 11 февраля 1941 года, накануне мрака войны, а после службы на солнечной Кубе ворвался в литературную жизнь Москвы, в русскую поэзию со стихотворением о погибшем отце, и потом отразил самую тёмную пору ХХ века - распад великой державы, но написал: «И вместо точки я поставлю солнце!». В армии Юрий Кузнецов служил связистом, и это сейчас воспринимается как символ. Кузнецов узрел разломы, провалы и прорехи духа, из которых надвигалась тьма, и стал, как всадник-гонец из стихотворения "Знамя с Куликова", уходящий от погони и связывающий разрозненные войска, выносить русское знамя из невиданной битвы. Всадник спасал на теле изодранный стяг, «чтоб поздние дети могли латать им великие дали и дыры российской земли». Нашу землю продолжают безжалостно дырявить, а потому объективно роль поэта-провидца должна возрастать, но вся политика СМИ и культурных институтов сегодня такова, что пророки остаются не востребованы. А зря! Вот идёт в программе «Право голоса» обсуждение ближайшей судьбы ЕС и Шенгена, и профессор Елена Пономарёва вдруг приводит в качестве ёмкого аргумента строфу Кузнецова:

И что же век тебе принёс?

Безумие и опыт.

Быть иль не быть? - таков вопрос.

Он твой всегда, Европа…

Как злободневно! - всегда её вопрос, но сегодня и впрямь кажется, что от Европы провидение потребует окончательного ответа на гамлетовский вопрос. Или вот в стихотворении, посвящённом Станиславу Куняеву, он написал пророческие строки до всякого признания, что идёт страшная война - информационная, гибридная, бесовская - и постиг её вековую разрушительную бездну: «Потому что Третья ми-ровая // Началась до Первой мировой». Кстати, этот поэтический афоризм начисто опровергает суждение президента Путина и крики шоумена Жириновского, сводящиеся уже неоднократно к тому, что если бы не большевики - Россия стала бы победительницей в Первой мировой. Нет! - и сама разваливалась, и союзнички по Антанте, но уже враги по Третьей мировой - не дали бы. Увы, и сегодня на этой войне солдаты Слова, певцы Империи, укрепляющие дух защитников - не нужны, они шельмуются или замалчиваются. Тут гражданская школа поручика Лермонтова или георгиевского кавалера Гумилёва вытесняется филологическими изысками, кружевами Мандельштама и Бродского. Но характерно признание Евгения Рейна, которого Иосиф Бродский называл своим учителем: «Кузнецов, как всякое очень крупное явление, в общем-то, вышел из тьмы, в которой видны некие огненные знаки, которые мы до конца не понимаем. Нам явлен поэт огромной трагической силы, с поразительной способностью к формулировке, к концепции. Я не знаю в истории русской поэзии чего-то в этом смысле равного Кузнецову. Быть может, только Тютчев?! И я нисколько не преувеличиваю. Может быть, и современная критика ещё не понимает поэта. Он - поэт конца, он - поэт трагического занавеса, который опустился над нашей историей… Он силой своего громадного таланта может сформулировать то, о чём мы только догадываемся».

То есть и в чуждом ему лагере признали гениальность Кузнецова, но СМИ позорно промолчали даже о преждевременной смерти надорвавшегося поэта в мрачном ноябре 2003 года. Он работал с неистовой силой, отринул все вредные привычки и пустое времяпровождение, писал труд о поэзии, свою главную поэму «Путь Христа», где хотел «представить Христа живым человеком». О плодах сих духовных исканий были разные суждения, но поэма была опубликована в «Нашем современнике» с благословения о. Дмитрия (Дудко). Вообще, многолетняя работа в главном русском журнале - особая и последняя глава в жизни Кузнецова. Она родила сильную книгу поэта и главного редактора «Нашего современника» Станислава Куняева «…И бездны мрачной на краю. Размышления о судьбе и творчестве Юрия Кузнецова», которая вышла в Году литературы и стала, конечно, главным исследованием этой удивительной и неразгаданной судьбы. Откликаясь на неё восторженной рецензией, критик Андрей Канавщиков вдруг решил противопоставить мудрой любви Куняева мои воспоминания: «…Можно привести пример из Александра Боброва. Который тоже очень любит Юрия Кузнецова, но который предпочитает любить не Кузнецова как конкретного автора, с оригинальным лицом, неповторимым почерком, с собственной биографией, но любить, как придуманную им икону. Бобров предпочитает просто не замечать то в Кузнецове, что не близко его мировосприятию. «Мы сидели с Юрием Кузнецовым в памятном «пестром зале» ЦДЛ в перестройку, когда уже начала трещать держава, и на мой вздох «Не удержать…» Юрий играл желваками и почти кричал: «Нет. Только держава - от Тикси до Кушки. До Кушки!», - так эмоционально выстраивает собственную вселенную Бобров. Хотя реально нужно ещё поискать другого автора, который бы так много в позднее советское время писал о распаде, разрыве семейных, родовых связей, который бы был столь апокалиптичен, столь бездноцентричен, как Юрий Кузнецов…». А я разве этого не вижу - не описываю силу его апокалиптического лиризма? Но он не желал верить в крушение империи! И вообще, почему-то сегодня у русских литераторов в крови: сталкивать друг с другом поэтов, даже глядящих в одну сторону и поющих об одном. Зачем какие-то иконы?! Неужели затем, чтобы мы проиграли Третью мировую? Именно об этом и предупреждал поэт в стихотворении «Сухое зло», возвращаясь к образу выносимого из боя знамени:

Копошится звёздный муравейник.

Все дороги отягчают дух.

Зло и сухо думает репейник

Обо всём, что движется вокруг.

Цепким зраком он следит за нами,

Хоть о нас не знает ничего.

Всё-таки держи повыше знамя,

А не то он вцепится в него.

С точки зрения чисто филологической, Кузнецов сказал о себе сам: «Всё, что касалось меня, я превращал в поэзию и миф. Где проходит меж ними граница, мне как поэту безразлично. Сначала я впитываю мир и вещи мира, как воду губка, а потом выжимаю их обратно, но они уже становятся другого качества. Я осваивал поэтическое пространство в основном в двух направлениях: народного эпоса (частично греческого), русской истории и христианской мифологии». С точки зрения поэтической и философской - Кузнецов неисчерпаем и ещё ждёт своего прочтения. Сегодня не его время, но точку ставить рано, недаром он предвещал:

В этом мире погибнет чужое,

Но родное сожмётся в кулак…

Не знаю, кто как, а я больше всего жду этого спасительного пророчества Юрия Кузнецова.

Главная » Водоснабжение » Поэт мужества и трагизма. Сборник идеальных эссе по обществознанию Кузнецов знамя