О какая странная была эта ночь проблемы. Сборник идеальных эссе по обществознанию

(1)О, какая странная была эта ночь! (2)Туман тесно стоял вокруг, и было жутко глядеть на него. (3)Среди тумана, озаряя круглую прогалину для парохода, вставало нечто подобное светлому мистическому видению: жёлтый месяц поздней ночи, опускаясь на юг, замер на бледной завесе мглы и, как живой, глядел из огромного, широко раскинутого кольца. (4)И что-то апокалипсическое было в этом круге … что-то неземное, полное молчаливой тайны стояло в гробовой тишине, - во всей этой ночи, в пароходе, и в месяце, который удивительно близок был на этот раз к земле и прямо смотрел мне в лицо с грустным и бесстрастным выражением.

(5)Медленно поднялся я на последние ступеньки трапа и прислонился к его перилам. (6)Подо мной был весь пароход. (7)По выпуклым деревянным мосткам и палубам тускло блестели кое-где продольные полоски воды - следы тумана. (8)От перил, канатов и скамеек, как паутина, падали лёгкие дымчатые тени. (9)В средине парохода, в трубе и машине, чувствовалась колоссальная и надёжная тяжесть, но весь пароход всё-таки представлялся легко и стройно выросшим кораблём-привидением, оцепеневшим на этой бледно освещённой прогалине среди тумана. (10)Вода низко и плоско лежала перед правым бортом. (11)Таинственно и совершенно беззвучно колеблясь, она уходила в лёгкую дымку под месяц и поблескивала в ней, словно там появлялись и исчезали золотые змейки. (12)А когда я смотрел кверху, мне опять чудилось, что этот месяц - бледный образ какого-то мистического видения, что эта тишина - тайна, часть того, что за пределами познаваемого...

(13)Околдованный тишиной ночи, тишиной, подобной которой никогда не бывает на земле, я отдавался в её полную власть. (14)Если бы в этот час выплыла на месяц наяда, - я не удивился бы...

(15)И невыразимое спокойствие великой и безнадёжной печали овладело мною. (16)Думал я о том, что всегда влекло меня к себе, - о всех живших на этой земле, о людях древности, которых всех видел этот месяц и которые, верно, казались ему всегда настолько маленькими и похожими друг на друга, что он даже не замечал их исчезновения с земли. (17)Но теперь и они были чужды мне: я не испытывал моего постоянного и страстного стремления пережить все их жизни, - слиться со всеми, которые когда-то жили, любили, страдали, ликовали и прошли, умерли и бесследно скрылись во тьме времён и веков. (18)Одно я знал без всяких колебаний и сомнений, - это то, что есть что-то высшее даже по сравнению с глубочайшею земною древностью... может быть, та тайна, которая молчаливо хранилась в этой ночи…

(19)Утром, когда я открыл глаза и почувствовал, что пароход идёт полным ходом и что в открытый люк тянет тёплый, лёгкий ветерок с прибрежий, я вскочил с койки, снова полный бессознательной радости жизни. (20)Я быстро умылся и оделся и, так как по коридорам парохода громко звонили, сзывая к завтраку, распахнул дверь каюты и, весело стуча ярко вычищенными сапогами по трапу, побежал наверх. (21)Улыбаясь, я сидел потом на верхней палубе и чувствовал к кому-то детскую благодарность за всё, что должны переживать мы. (22)И ночь, и туман, казалось мне, были только затем, чтобы я ещё более любил и ценил утро. (23)А утро было ласковое, утро было солнечное, ясное бирюзовое небо весны и этого волшебного утра сияло над пароходом, и вода легко бежала и плескалась вдоль его бортов.

(По И. А. Бунину*)

* Иван Алексеевич Бунин (1870 – 1953) – русский писатель, поэт, почётный академик Петербургской академии наук (1909), первый русский лауреат Нобелевской премии по литературе (1933).

Показать текст целиком

Правда ли, что природа может оказывать воздействие на душевный мир человека, влиять на его чувства, ощущения? Именно над этой проблемой предлагает задуматься Иван Бунин – глубокий знаток поэзии, писатель, горячо любивший Россию, посвятивший ей немало проникновеннейших строк. Изумленно - созерцательное, восторженно-пытливое отношение к миру сопутствовало Бунину всю жизнь.

Всякий художественно одаренный человек постигает окружающий его мир, мир природы во многом при помощи художественного чувства. К Бунину это относится в особой степени. Наблюдательность и воображение – составляющие бунинского дара. Размышляя над вопросом влияния природы на человека, автор текста повествует о мужчине, который путешествовал на пароходе. Сначала он рассказывает о наступлении «странной ночи». И. Бунин использует следующие слова и выражения: «желтый месяц», «гробовая тишина», «неземное», «мистическое видение»…Главным героем овладело «спокойствие великой и безнадежной печали».

Далее автор описывает картину ласкового и солнечного утра. Меняются чувства и ощущения главного героя, он «снова полон бессознательной радости жизни». Таким образом, прозаик говорит о том, что такая проблема действительно существует в нашей жизни.

Авторская позиция прямо не выражена, но её можно проследить, если проанализировать чувства и ощущения главного героя текста. Автор считает, что природа оказывает огромное влияние на человека. «И ночь, и туман, казалось мне, были только затем, чтобы я еще более любил и ценил утро», - пишет И.А.Бунин. Автор текста констатирует, что он чувствовал к кому-то д

Критерии

  • 1 из 1 К1 Формулировка проблем исходного текста
  • 3 из 3 К2

Как природа влияет на человека? Возможно ли гармоничное отношение между природой и человеком? Какова душа человека, когда он в единении с окружающим миром? Над этими вопросами задумываешься, когда читаешь текст Ивана Бунина.

Автор повествует о мужчине, который путешествовал на пароходе. Описывая состояние героя, Бунин рассказывает, что было что-то неземное, апокалиптическое в окружающем мире. И тогда, ночь, "спокойствие великой и безнадежной печали овладело" рассказчиком. И утром герой снова был полон бессознательной радости жизни, чувствовал благодарность за всё, что дарил окружающий мир.

И. Бунин убеждает нас в том, что природа оказывает огромное влияние на человека. "И ночь, и туман, казалось мне, были только затем, чтобы я ещё более любил и ценил утро", - пишет И. А. Бунин. Человек - это часть природы, и его состояние всегда связано с тем, что происходит в окружающем мире.

Особенно в наше время, время научно-технического прогресса, человек должен уделять больше внимания природе, ведь без нее не будет и нас.

В русской литературе немало примеров, когда человек находится в единении с природой. Первое произведение, которое мне бы хотелось вспомнить, - это повесть А. И. Куприна "Олеся". Главная героиня для писателя - идеал гармоничного человека. Выросшая на природе, не знающая людей, она не способна на низкие и подлые поступки. Её характер сформировался благодаря законам природы, а в ней, в природе, по мнению Куприна, всё справедливо и естественно. Такие люди, как Олеся, умеют видеть красоту окружающего мира, жить в гармонии с ней, руководствоваться не своими эгоистичными желаниями, а законами природы.

Второе произведение, о котором мне бы хотелось сказать, - повесть Эрнеста Хэмингуэя "Старик и море". В центре повествования представлена история взаимоотношений старого рыбака и его кормильца - моря. Писатель подчеркивает единение главного героя и природа. Глаза его голубые, как море, а руки мозолисты и в трещинах, как земля. Хотя герой и зарабатывает себе на жизни ловлей рыбы, делает он это с благодарностью и уважением. Поймав рыбу, он просит у неё прощение. Именно такое благородное отношение к окружающему миру и есть самое правильное, потому что мы - его неотъемлемая часть. Мы должны благодарить природа за щедрость, доброту и заботу.

В заключение мне бы хотелось сказать, что каждый человек должен относиться к окружающему миру с уважением и заботой. Природа открывает в человеке всё самое лучшее и благородное.

О, какая странная была эта ночь! (По И. Бунину)

Одна из проблем, поднятых Буниным в этом тексте, — это проблема взаимосвязи состояния природы и человека.

Данная проблема всегда актуальна. Мы радуемся восходу солнца, любуемся первой кружевной весенней зеленью. Часто грустим, когда за окном промозглая осенняя слякоть и когда льют бесконечные дожди. Оживают в нас новые надежды весной. Тёплое солнечное утро вселяет радость в наши сердца. Вот и Бунин, описывая состояние героя ночью на пароходе в море, рассказывает, что было что-то неземное, апокалиптическое в окружающем мире, вокруг стояла гробовая тишина, корабль казался призраком, и всё вокруг носило мистический характер. И тогда, ночью, «спокойствие великой и безнадёжной печали овладело» рассказчиком. Зато утром, говорит писатель, герой снова был полон бессознательной радости жизни, чувствовал благодарность за всё, что дарил ему окружающий мир.

Позиция автора такова: он убеждает читателя в том, что люди – это часть мироздания, природы и состояние человека всегда связано с тем, что происходит в окружающем мире. С этим нельзя не согласиться. И во многих художественных произведениях мы находим подтверждение этому.

Вспомним эпизод из романа Л.Н. Толстого «Война и мир», в котором описывается состояние князя Андрея, когда он едет в Отрадное. Весна вступает в свои права, всё вокруг оживает, и только огромный старый дуб, словно уставший, проживший много лет человек, не поддавался очарованию весны. И Болконский, увидев это дерево, подумал о том, что и он должен просто доживать свою жизнь, ничего не желая и ни о чём больше не тревожась. Но вот, после встречи в Отрадном с Наташей, князь снова едет по этой дороге и видит преображённый, с шатром зелени старый дуб, без корявых веток, старых болячек, без горя и недоверия к весне. И князь Андрей решил, что жизнь не кончена, что впереди и счастье, и новые планы. Писатель подчёркивает тесную связь состояния героя романа с миром природы.

В стихотворении Ярослава Смелякова лирический герой просит друзей в случае его болезни не вызывать врачей, говорит: «..Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, в изголовье поставьте упавшую с неба звезду». И если ему придётся уходить навсегда, то не больничным коридором, а Млечным путём. Поэт подчёркивает взаимосвязь человека с окружающим миром, который даёт нам силы, учит ценить каждое мгновение жизни.

В заключение хотелось бы обратиться ко всем: учитесь радоваться всему – восходу солнца, первым весенним цветам, дождю, облакам, плывущим в небе. Тому, что у нас никто и никогда не отнимет, пока мы живы.

Электронная библиотека Яблучанского . Вторые сутки мы были в море. На рассвете первой ночи мы встретили густой туман, который закрыл горизонты, задымил мачты и медленно возрастал вокруг нас, сливаясь с серым морем и серым небом. Была зима, но все последние дни стояла оттепель. На Кавказских горах таяли снега, а море дышало обильными предвесенними испарениями. И вот ранним сумрачным утром машина внезапно затихла, а пассажиры, разбуженные этой неожиданной остановкой, гремучими свистками и топотом ног по палубе, полусонные, озябшие и встревоженные, один за другим стали появляться у рубки. Шел беспорядочный говор, а серые космы тумана, как живые, медленно ползя по пароходу. Помню, что вначале это сильно беспокоило. Колокол почти непрерывно звонил на баке, из трубы с тяжким хрипом вырывался угрожающий рев; и все тупо смотрели на растущий туман. Он вытягивался, изгибался, плыл дымом и порою так густо окутывал пароход, что мы казались друг другу призраками, двигающимися во мгле. Похоже было на хмурые осенние сумерки, когда неприятно дрогнешь от сырости и чувствуешь, как зеленеет лицо. Потом туман сделался немного светлее, ровней и, значит, безнадежнее. Пароход снова шел, по так робко, что дрожь от работающей машины была почти беззвучна. Не переставая звонить, он направлялся теперь все дальше от берегов, к югу, где непроницаемая густота тумана наливалась уже настоящими сумерками, - тоскливой аспидной мутью, за которой в двух шагах чудился конец света, жуткая пустыня пространства. С рей, с навесов и снастей капала вода. Мокрая угольная пыль, летевшая из трубы, черным дождем сыпалась возле нее. Хотелось хоть что-нибудь рассмотреть в ненастной дали, но туман окутывал, как сон. притуплял слух и зрение; пароход был похож но воздушный корабль, перед глазами была серая муть, на ресницах - холодная паутина, и матрос, который курил невдалеке от меня, обсасывая мокрые соленые усы, казался мне порою таким, точно я видел его во сне... В шесть часов мы снова стали. Вспыхнуло сквозь туман живым глазком электричество в фонаре на мачте, черными клубами величаво повалил дым из жерла тяжелой и приземистой трубы и повис в воздухе. Колокол без смысла и однообразно звонил на носу где-то мрачным и тоскливым голосом простонала "сирена"... может быть, и не существующая, а созданная напряженным слухом, которому всегда чудится что-нибудь в таинственной безбрежности тумана... Туман темнел все угрюмее. Вверху он сливался с сумраком неба, внизу бродил вокруг парохода, едва касаясь воды, которая слабо плескалась в пароходные бока. Наступала долгая зимняя ночь. Тогда, чтобы вознаградить себя за тоскливый день, истомивший всех ожиданиями беды, пассажиры сбились вместе с моряками в кают-компании. Вокруг парохода была уже непроглядная тьма, а внутри его, в нашем маленьком мирке, было светло, шумно и людно. Играли в карты, пили чай, вина, лакеи бегали из буфета в буфет, хлопая пробками. Я лежал внизу, в своем помещении, слушал топот ног, раздававшийся над головою. Кто-то заиграл манерно-печальный модный вальс на пианино, и мне захотелось на люди. Я оделся и вышел. Должно быть, всем было весело в тот вечер. По крайней мере, казалось так, и было приятно, что вечер прошел незаметно. Все забыли про туман и опасности, танцевали, пели, ходили с сияющими глазами. Потом устали и захотели спать... И большая, душная и жаркая кают-компания, в которой уже болезненно-ярко блестели огни, наконец опустела. А когда я заглянул туда через полчаса, то там был Уже полный мрак, как почти и всюду на пароходе. Сверху доносился иногда звон колокола и был очень странен в наступившей тишине. Потом и он стал слышен все реже и реже... И все точно вымерло. Я прошелся внизу, по коридорам, посидел в рубке, прислоняясь к холодной мраморной стене... Bдруг и в ней погасло электричество, а я сразу точно ослеп Внутренне напевая то, что пели и играли в этот вечер, я ощупью добрался до трапа, поднялся на несколько ступеней к верхней палубе - и остановился, пораженный красотою и печалью лунной ночи. О, какая странная была эта ночь! Был уж очень поздний, - может быть, предрассветный час. Пока мы пели, пили, говорили друг другу вздор и смеялись, здесь, в этом чуждом нам мире неба, тумана и моря взошла кроткая одинокая и всегда печальная луна, и воцарилась глубокая полночь... совершенно такая же, как пять - десять тысяч лет тому назад. - Туман тесно стоял вокруг, и было жутко глядеть на него. Среди тумана, озаряя круглую прогалину для парохода, вставало нечто подобное светлому мистическому видению: желтый месяц поздней ночи, опускаясь на юг, замер на бледной завесе мглы и, как живой, глядел из огромного, широко раскинутого кольца. И что-то апокалиптическое было в этом круге... что-то неземное, полное молчаливой тайны, стояло в гробовой тишине, - во всей этой ночи, в пароходе и в месяце, который удивительно близок был на этот раз к земле и прямо смотрел мне в лицо с грустным и бесстрастным выражением. Медленно поднялся я на последние ступеньки трапа и прислонился к его перилам. Подо мной был весь пароход. По выпуклым деревянным мосткам и палубам тускло блестели кое-где продольные полоски воды, - следы тумана. От перил, канатов и скамеек, как паутина, падали легкие дымчатые тени. В середине парохода, в трубе и машине, чувствовалась колоссальная и надежная тяжесть, в мачтах - высота и зыбкость. Но весь пароход все-таки представлялся легко и стройно выросшим кораблем-привидением, оцепеневшим на этой бледно освещенной прогалине среди тумана. Вода низко и плоско лежала перед правым бортом. Таинственно и совершенно беззвучно колеблясь, она уходила в легкую дымку под месяц и поблескивала в ней, словно там появлялись и исчезали золотые змейки. Блеск этот терялся в двадцати шагах от меня, - дальше он мерцал уже чуть видно, как мертвый глаз. А когда я смотрел кверху, мне опять чудилось, что этот месяц - бледный образ какого-то мистического видения, что эта тишина тайна, часть того, что за пределами познаваемого... Внезапно зазвонили на баке в колокол. Звуки уныло побежали один за другим, нарушая молчание ночи, и тотчас же послышался где-то впереди смутный шум и ропот. Мгновенно предчувствие опасности заставило меня впиться глазами в сумрачный туман, и вдруг кровавый сигнальный огонь, похожий на крупный рубин, вырос из тумана и стал быстро приближаться к нам. Под ним мутно-золотыми пятнами расплывались и шли длинной цепью освещенные окна, а в шуме колес, который был похож сперва на приближающийся шум каскада, уже выделялись звуки быстро вертящихся лопастей, и можно было различить, как шипит и сыплется вода. Вахтенный на нашем пароходе с поспешностью очнувшегося от сна человека машинально и нескладно забил в колокол, а затем тяжко захрипела труба, и из нее с трудом пробился пробился широкий и мрачный гул потрясающий весь остов парохода. Из тумана раздался тогда ответный голос, похожий на гулкий крик паровоза, но он быстро затерялся в тумане, а за ним медленно стал таять и шум колес, и красный сигнальный огонь. В этом крике и шуме чувствовалось что-то задорное и суетное, - верно, и капитан встречного парохода был молод и дерзок, - но что значила эта суетная смелость перед лицом такой ночи! "Где мы?" - пришло мне в голову. Вахтенные, вероятно, уже снова дремлют, пассажиры спят непробудным сном, - туман сбил меня с толку... Я не представляю себе, где мы, потому что в этих местах на Черном море я никогда не бывал... Я не понимаю молчаливых тайн этой ночи, как и вообще ничего не понимаю в жизни. Я совершенно одинок, я не знаю, зачем я существую. И зачем эта странная ночь, и зачем стоит этот сонный корабль в сонном море? А главное - зачем все это не просто, а полно какого-то глубокого и таинственного значения? Околдованный тишиной ночи, тишиной, подобной которой никогда не бывает на земле, я отдавался в ее полную власть. На мгновение мне почудилось, что в невыразимой дали где-то прокричал петух... Я усмехнулся. "Этого не может быть", - подумал я с какой-то странной радостью; и все, чем я жил когда-то, показалось мне таким маленьким и жалким! Если бы в этот час выплыла на месяц наяда, - я не удивился бы... Не удивился бы, если бы утопленница вышла из воды и, бледная от месяца, села в лодку, спущенную около окон пассажирских кают... Теперь месяц смотрит прямо в эти круглые окошечки и озаряет угасающим светом спящих, а они лежат, как мертвые... Не разбудить ли кого-нибудь? Но нет, - зачем? Мне никто не нужен теперь, и я никому не нужен, и все мы чужды друг другу... И невыразимое спокойствие великой и безнадежной печали овладело мною. Думал я о том, что всегда влекло меня к себе, - о всех живших на этой земле, о людях древности, которых всех видел этот месяц и которые, верно, казались ему всегда настолько маленькими и похожими друг на друга, что он даже не замечал их исчезновения с земли. Но теперь и они были чужды мне: я не испытывал моего постоянного и страстного стремления пережить все их жизни, - слиться со всеми, которые когда-то жили, любили, страдали, радовались и прошли и бесследно скрылись во тьме времен и веков. Одно я знал без всяких колебаний и сомнений, - это то, что есть что-то высшее даже по сравнению с глубочайшею земною древностью... может быть, та тайна, которая молчаливо хранилась в этой ночи,.. И впервые мне пришло в голову, что, может быть, именно то великое, что обыкновенно называют смертью, заглянуло мне в эту ночь в лицо, и что я впервые встретил ее спокойно и понял так, как должно человеку... Утром, когда я открыл глаза и почувствовал, что пароход идет полным ходом и что в открытый люк тянет теплый, легкий ветерок с прибрежий, я вскочил с койки, снова полный бессознательной радости жизни. Я быстро умылся и оделся и, так как по коридорам парохода громко звонили, сзывая к завтраку, распахнул дверь каюты и, весело стуча ярко вычищенными сапогами по трапу, побежал наверх. Улыбаясь, я сидел потом на верхней палубе и чувствовал к кому-то детскую благодарность за все, что должны переживать мы. И ночь и туман, казалось мне, были только затем, чтобы я еще более любил и ценил утро. А утро было ласковое и солнечное, - ясное бирюзовое небо весны сияло над пароходом, и вода легко бежала и плескалась вдоль его бортов. 1901

Иван Алексеевич Бунин

Вторые сутки мы были в море. На рассвете первой ночи мы встретили густой туман, который закрыл горизонты, задымил мачты и медленно возрастал вокруг нас, сливаясь с серым морем и серым небом. Была зима, но все последние дни стояла оттепель. На Кавказских горах таяли снега, а море дышало обильными предвесенними испарениями. И вот ранним сумрачным утром машина внезапно затихла, а пассажиры, разбуженные этой неожиданной остановкой, гремучими свистками и топотом ног по палубе, полусонные, озябшие и встревоженные, один за другим стали появляться у рубки. Шел беспорядочный говор, а серые космы тумана, как живые, медленно ползли по пароходу.

Помню, что вначале это сильно беспокоило. Колокол почти непрерывно звонил на баке, из трубы с тяжким хрипом вырывался угрожающий рев; и все тупо смотрели на растущий туман. Он вытягивался, изгибался, плыл дымом и порою так густо окутывал пароход, что мы казались друг другу призраками, двигающимися во мгле. Похоже было на хмурые осенние сумерки, когда неприятно дрогнешь от сырости и чувствуешь, как зеленеет лицо. Потом туман сделался немного светлей, ровней и, значит, безнадежнее. Пароход снова шел, но так робко, что дрожь от работающей машины была почти беззвучна. Не переставая звонить, он направлялся теперь все дальше от берегов, к югу, где непроницаемая густота тумана наливалась уже настоящими сумерками, - тоскливой аспидной мутью, за которой в двух шагах чудился конец света, жуткая пустыня пространства. С рей, с навесов и снастей капала вода. Мокрая угольная пыль, летевшая из трубы, черным дождем сыпалась возле нее. Хотелось хоть что-нибудь рассмотреть в ненастной дали, но туман окутывал, как сон, притуплял слух и зрение; пароход был похож на воздушный корабль, перед глазами была серая муть, на ресницах - холодная паутина, и матрос, который курил невдалеке от меня, обсасывая мокрые соленые усы, казался мне порою таким, точно я видел его во сне… В шесть часов мы снова стали.

Вспыхнуло сквозь туман живым глазком электричество в фонаре на мачте, черными клубами величаво повалил дым из жерла тяжелой и приземистой трубы и повис в воздухе. Колокол без смысла и однообразно звонил на носу, где-то мрачным и тоскливым голосом простонала «сирена»… может быть, и не существующая, а созданная напряженным слухом, которому всегда чудится что-нибудь в таинственной безбрежности тумана… Туман темнел все угрюмее. Вверху он сливался с сумраком неба, внизу бродил вокруг парохода, едва касаясь воды, которая слабо плескалась в пароходные бока. Наступала долгая зимняя ночь.

Тогда, чтобы вознаградить себя за тоскливый день, истомивший всех ожиданиями беды, пассажиры сбились вместе с моряками в кают-компании. Вокруг парохода была уже непроглядная тьма, а внутри его, в нашем маленьком мирке, было светло, шумно и людно. Играли в карты, пили чай, вина, лакеи бегали из буфета в буфет, хлопая пробками. Я лежал внизу, в своем помещении, слушал топот ног, раздававшийся над головою. Кто-то заиграл манерно-печальный модный вальс на пианино, и мне захотелось на люди. Я оделся и вышел.

Должно быть, всем было весело в тот вечер. По крайней мере, казалось так, и было приятно, что вечер прошел незаметно. Все забыли про туман и опасности, танцевали, пели, ходили с сияющими глазами. Потом устали и захотели спать… И большая, душная и жаркая кают-компания, в которой уже болезненно-ярко блестели огни, наконец опустела. А когда я заглянул туда через полчаса, то там был уже полный мрак, как почти и всюду на пароходе. Сверху доносился иногда звон колокола и был очень странен в наступившей тишине. Потом и он стал слышен все реже и реже… И все точно вымерло.

Я прошелся внизу, по коридорам, посидел в рубке, прислоняясь к холодной мраморной стене… Вдруг и в ней погасло электричество, а я сразу точно ослеп. Внутренне напевая то, что пели и играли в этот вечер, я ощупью добрался до трапа, поднялся на несколько ступеней к верхней палубе - и остановился, пораженный красотою и печалью лунной ночи.

О, какая странная была эта ночь! Был уже очень поздний, - может быть, предрассветный час. Пока мы пели, пили, говорили друг другу вздор и смеялись, здесь, в этом чуждом нам мире неба, тумана и моря, взошла кроткая, одинокая и всегда печальная луна, и воцарилась глубокая полночь… совершенно такая же, как пять, десять тысяч лет тому назад… Туман тесно стоял вокруг, и было жутко глядеть на него. Среди тумана, озаряя круглую прогалину для парохода, вставало нечто подобное светлому мистическому видению: желтый месяц поздней ночи, опускаясь на юг, замер на бледной завесе мглы и, как живой, глядел из огромного, широко раскинутого кольца. И что-то апокалиптическое было в этом круге… что-то неземное, полное молчаливой тайны, стояло в гробовой тишине, - во всей этой ночи, в пароходе, и в месяце, который удивительно близок был на этот раз к земле и прямо смотрел мне в лицо с грустным и бесстрастным выражением.

Медленно поднялся я на последние ступеньки трапа и прислонился к его перилам. Подо мной был весь пароход. По выпуклым деревянным мосткам и палубам тускло блестели кое-где продольные полоски воды, - следы тумана. От перил, канатов и скамеек, как паутина, падали легкие дымчатые тени. В средине парохода, в трубе и машине, чувствовалась колоссальная и надежная тяжесть, в мачтах - высота и зыбкость. Но весь пароход все-таки представлялся легко и стройно выросшим кораблем-привидением, оцепеневшим на этой бледно освещенной прогалине среди тумана. Вода низко и плоско лежала перед правым бортом. Таинственно и совершенно беззвучно колеблясь, она уходила в легкую дымку иод месяц и поблескивала в ней, словно там появлялись и исчезали золотые змейки. Блеск этот терялся в двадцати шагах от меня, - дальше он мерцал уже чуть видно, как мертвый глаз. А когда я смотрел кверху, мне опять чудилось, что этот месяц - бледный образ какого-то мистического видения, что эта тишина - тайна, часть того, что за пределами познаваемого…

Внезапно зазвонили на баке в колокол. Звуки уныло побежали один за другим, нарушая молчание ночи, и тотчас же послышался где-то впереди смутный шум и ропот. Мгновенно предчувствие опасности заставило меня впиться глазами в сумрачный туман, и вдруг кровавый сигнальный огонь, похожий на крупный рубин, вырос из тумана и стал быстро приближаться к нам. Под ним мутно-золотыми пятнами расплывались и шли длинной цепью освещенные окна, а в шуме колес, который был похож сперва на приближающийся шум каскада, уже выделялись звуки быстро вертящихся лопастей, и можно было различить, как шипит и сыплется вода. Вахтенный на нашем пароходе с поспешностью очнувшегося от сна человека машинально и нескладно забил в колокол, а затем тяжко захрипела труба, и из нее с трудом пробился широкий и мрачный гул, потрясающий весь остов парохода. Из тумана раздался тогда ответный голос, похожий на гулкий крик паровоза, но он быстро затерялся в тумане, а за ним медленно стал таять и шум колес, и красный сигнальный огонь. В этом крике и шуме чувствовалось что-то задорное и суетное, - верно, и капитан встречного парохода был молод и дерзок, - но что значила эта суетная смелость перед лицом такой ночи!

«Где мы?» - пришло мне в голову. Вахтенные, вероятно, уже снова дремлют, пассажиры спят непробудным сном, - туман сбил меня с толку… Я не представляю себе, где мы, потому что в этих местах на Черном море я никогда не бывал… Я не понимаю молчаливых тайн этой ночи, как и вообще ничего не понимаю в жизни. Я совершенно одинок, я не знаю, зачем я существую. И зачем эта странная ночь, и зачем стоит этот сонный корабль в сонном море? А главное - зачем все это не просто, а полно какого-то глубокого и таинственного значения?

Околдованный тишиной ночи, тишиной, подобной которой никогда не бывает на земле, я отдавался в ее полную власть. На мгновение мне почудилось, что в невыразимой дали где-то прокричал петух… Я усмехнулся. «Этого не может быть», - подумал я с какой-то странной радостью; и все, чем я жил когда-то, показалось мне таким маленьким и жалким! Если бы в этот час выплыла на месяц наяда, - я не удивился бы… Не удивился бы, если бы утопленница вышла из воды и, бледная от месяца, села в лодку, спущенную около окон пассажирских кают… Теперь месяц смотрит прямо в эти круглые окошечки и озаряет угасающим светом спящих, а они лежат, как мертвые… Не разбудить ли кого-нибудь? Но нет, - зачем? Мне никто не нужен теперь, и я никому не нужен, и все мы чужды друг другу…

И невыразимое спокойствие великой и безнадежной печали овладело мною. Думал я о том, что всегда влекло меня к себе, - о всех живших на этой земле, о людях древности, которых всех видел этот месяц и которые, верно, казались ему всегда настолько маленькими и похожими друг на друга, что он даже не замечал их исчезновения с земли. Но теперь и они были чужды мне: я не испытывал моего постоянного и страстного стремления пережить все их жизни, - слиться со всеми, которые когда-то жили, любили, страдали, радовались и прошли и бесследно скрылись во тьме времен и веков. Одно я знал без всяких колебаний и сомнений, - это то, что есть что-то высшее даже по сравнению с глубочайшею земною древностью… может быть, та тайна, которая молчаливо хранилась в этой ночи… И впервые мне пришло в голову, что, может быть, именно то великое, что обыкновенно называют смертью, заглянуло мне в эту ночь в лицо и что я впервые встретил ее спокойно и понял так, как должно человеку…

Утром, когда я открыл глаза и почувствовал, что пароход идет полным ходом и что в открытый люк тянет теплый, легкий ветерок с прибрежий, я вскочил с койки, снова полный бессознательной радости жизни. Я быстро умылся и оделся и, так как по коридорам парохода громко звонили, сзывая к завтраку, распахнул дверь каюты и, весело стуча ярко вычищенными сапогами по трапу, побежал наверх. Улыбаясь, я сидел потом на верхней палубе и чувствовал к кому-то детскую благодарность за все, что должны переживать мы. И ночь и туман, казалось мне, были только затем, чтобы я еще более любил и ценил утро. А утро было ласковое и солнечное, - ясное бирюзовое небо весны сияло над пароходом, и вода легко бежала и плескалась вдоль его бортов.