Некрасов Н.А. Кому на Руси жить хорошо
II
Помещик наш особенный:
Богатство непомерное.
Чин важный, род вельможеский,
Весь век чудил, дурил.
Да вдруг гроза и грянула...
Не верит: врут, разбойники!
Посредника, исправника
Прогнал! дурит по-старому.
Стал крепко подозрителен,
Не поклонись - дерет!
Сам губернатор к барину
Приехал: долго спорили,
Сердитый голос барина
В застольной дворня слышала;
Озлился так, что к вечеру
Хватил его удар!
Всю половину левую
Отбило: словно мертвая
И, как земля, черна...
Пропал ни за копеечку!
Известно, не корысть,
А спесь его подрезала.
Соринку он терял. -
«Что значит, други милые,
Привычка-то помещичья! -
Заметил Митродор.
«Не только над помещиком,
Привычка над крестьянином
Сильна, - сказал Пахом. -
Я раз, по подозрению
В острог попавши, чудного
Там видел мужика.
За конокрадство, кажется,
Судился, звали Сидором,
Так из острога барину
Он посылал оброк!
(Доходы арестантские
Известны: подаяние,
Да что-нибудь сработает,
Да стащит что-нибудь.)
Ему смеялись прочие:
„А ну, на поселение
Сошлют - пропали денежки!“
«Всё лучше, - говорит...»
Соринка - дело плевое,
Да только не в глазу:
Пал дуб на море тихое,
И море всё заплакало -
Лежит старик без памяти
(Не встанет, так и думали!)
Приехали сыны,
Гвардейцы черноусые
(Вы их на пожне видели,
А барыни красивые -
То жены молодцов).
У старшего доверенность
Была: по ней с посредником
Установили грамоту...
Ан вдруг и встал старик!
Чуть заикнулись... Господи!
Как зверь метнулся раненый
И загремел, как гром!
Дела-то всё недавние,
Я был в то время старостой,
Случился тут - так слышал сам,
Как он честил помещиков,
До слова помню всё:
«Корят жидов, что предали
Христа... а вы что сделали?
Права свои дворянские,
Веками освященные,
Вы предали!..» Сынам
Сказал: «Вы трусы подлые!
Не дети вы мои!
Пускай бы люди мелкие,
Что вышли из поповичей
Да, понажившись взятками,
Купили мужиков,
Пускай бы... им простительно!
А вы... князья Утятины?
Какие вы У-тя-ти-ны!
Идите вон!.. подкидыши,
Не дети вы мои!»
Оробели наследники:
А ну как перед смертию
Лишит наследства? Мало ли
Лесов, земель у батюшки?
Что денег понакоплено,
Куда пойдет добро?
Гадай! У князя в Питере
Три дочери побочные
За генералов выданы,
Не отказал бы им!
А князь опять больнехонек...
Чтоб только время выиграть,
Придумать: как тут быть,
Которая-то барыня
(Должно быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В то время левый бок)
Возьми и брякни барину.
Что мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил! Проще малого
Ребенка стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей семьею молится,
Велит служить молебствие,
Звонить в колокола!
И силы словно прибыло,
Опять: охота, музыка,
Дворовых дует палкою,
Велит созвать крестьян.
С дворовыми наследники
Стакнулись, разумеется,
А есть один (он давеча
С салфеткой прибегал),
Того и уговаривать
Не надо было: барина
Столь много любит он!
Ипатом прозывается.
Как воля нам готовилась,
Так он не верил ей:
«Шалишь! Князья Утятины
Останутся без вотчины?
Нет, руки коротки!»
Явилось «Положение», -
Ипат сказал: «Балуйтесь вы!
А я князей Утятиных
Холоп - и весь тут сказ!»
Не может барских милостей
Забыть Ипат! Потешные
О детстве и о младости,
Да и о самой старости
Рассказы у него
(Придешь, бывало, к барину.
Ждешь, ждешь... Неволей слушаешь,
Сто раз я слышал их):
«Как был я мал, наш князюшка
Меня рукою собственной
В тележку зяпрягал;
Достиг я резвой младости:
Приехал в отпуск князюшка
И, подгулявши, выкупал
Меня, раба последнего,
Зимою в проруби!
Да как чудно! Две проруби:
В одну опустит в неводе,
В другую мигом вытянет -
И водки поднесет.
Клониться стал я к старости.
Зимой дороги узкие,
Так часто с князем, ездили
Мы гусем в пять коней.
Однажды князь - затейник же! -
И посади фалетуром
Меня, раба последнего.
Со скрипкой - впереди.
Любил он крепко музыку.
„Играй, Ипат!“ А кучеру
Кричит: „пошел живей!“
Метель была изрядная,
Играл я: руки заняты,
А лошадь спотыкливая -
Свалился я с нее!
Ну, сани, разумеется,
Через меня проехали,
Попридавили грудь.
Не то беда: а холодно.
Замерзнешь - нет спасения.
Кругом пустыня, снег...
Гляжу на звезды частые
Да каюсь во грехах.
Так что же, друг ты истинный?
Послышал я бубенчики.
Чу, ближе! чу, звончей!
Вернулся князь (закапали
Тут слезы у дворового.
И сколько ни рассказывал.
Всегда тут плакал он!),
Одел меня, согрел меня
И рядом, недостойного,
С своей особой княжеской
В санях привез домой!»
Похохотали странники...
Глонув вина (в четвертый раз).
Влас продолжал: «Наследники
Ударили и вотчине
Челом: «Нам жаль родителя,
Порядков новых, нонешних
Ему не перенесть.
Поберегите батюшку!
Помалчивайте, кланяйтесь,
Да не перечьте хворому,
Мы вас вознаградим:
За лишний труд, за барщину,
За слово даже бранное -
За все заплатим вам.
Недолго жить сердечному,
Навряд ли два - три месяца,
Сам дохтур объявил!
Уважьте нас, послушайтесь,
Мы вам луга поемные
По Волге подарим;
Сейчас пошлем посреднику
Бумагу, дело верное!»
Собрался мир, галдит!
Луга-то (эти самые),
Да водка, да с три короба
Посулов то и сделали,
Что мир решил помалчивать
До смерти старика.
Поехали к посреднику:
Смеется! «Дело доброе,
Да и луга хорошие,
Дурачьтесь, бог простит!
Нет на Руси, вы знаете,
Помалчивать да кланяться
Запрета никому!»
Однако я противился:
«Вам, мужикам, сполагоря,
А мне-то каково?
Что ни случится - к барину
Бурмистра! что ни вздумает,
За мной пошлет! Как буду я
На спросы бестолковые
Ответствовать? дурацкие
Приказы исполнять?»
Ты стой пред ним без шапочки,
Помалчивай да кланяйся,
Уйдешь - и дело кончено.
Старик больной, расслабленный,
Не помнит ничего! -
Оно и правда: можно бы!
Морочить полоумного
Нехитрая статья.
Да быть шутом гороховым,
Признаться, не хотелося.
И так я на веку,
У притолоки стоючи,
Помялся перед барином
Досыта! «Коли мир
(Сказал я, миру кланяясь)
Дозволит покуражиться
Уволенному барину
В останные часы,
Молчу и я - покорствую,
А только что от должности
Увольте вы меня!»
Чуть дело не разладилось.
Да Климка Лавин выручил:
«А вы бурмистром сделайте
Меня! Я удовольствую
И старика, и вас.
Бог приберет Последыша
Скоренько, а у вотчины
Останутся луга.
Так будем мы начальствовать,
Такие мы строжайшие
Порядки заведем,
Что надорвет животики
Вся вотчина... Увидите!»
Долгонько думал мир.
Что ни на есть отчаянный
Был Клим мужик: и пьяница,
И на руку нечист.
Работать не работает,
С цыганами возжается.
Бродяга, коновал!
Смеется над трудящимся:
С работы, как ни мучайся,
Не будешь ты богат,
А будешь ты горбат!
А впрочем, парень грамотный,
Бывал в Москве и в Питере,
В Сибирь езжал с купечеством,
Жаль, не остался там!
Умен, а грош не держится,
Хитер, а попадается
Впросак! Бахвал мужик!
Каких-то слов особенных
Наслушался: Атечество,
Москва первопрестольная,
Душа великорусская.
«Я - русский мужичок! -
Горланил диким голосом
И, кокнув в лоб посудою,
Пил залпом полуштоф!
Как рукомойник кланяться
Готов за водку всякому,
А есть казна - поделится,
Со встречным все пропьет!
Горазд орать, балясничать,
Гнилой товар показывать
С хазового конца.
Нахвастает с три короба,
А уличишь - отшутится
Бесстыжей поговоркою,
Что «за погудку правую
Смычком по роже бьют!»
Подумавши, оставили
Меня бурмистром: правлю я
Делами и теперь.
А перед старым барином
Бурмистром Климку назвали,
Пускай его! По барину
Бурмистр! перед Последышем
Последний человек!
У Клима совесть глиняна,
А бородища Минина,
Посмотришь, так подумаешь,
Что не найти крестьянина
Степеннеи и трезвей.
Наследники построили
Кафтан ему: одел его -
И сделался Клим Яковлич
Из Климки бесшабашного,
Бурмистр первейший сорт.
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки. Что ни день.
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит - ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
Сойдемся - смех! У каждого
Свой сказ про юродивого
Помещика: икается,
Я думаю, ему!
А тут еще Клим Яковлич.
Придет, глядит начальником
(Горда свинья: чесалася
О барское крыльцо!),
Кричит: «Приказ по вотчине!»
Ну, слушаем приказ:
«Докладывал я барину,
Что у вдовы Терентьевны
Избенка развалилася,
Что баба побирается
Христовым подаянием,
Так барин приказал:
На той вдове Терентьевой
Женить Гаврилу Жохова,
Избу поправить заново,
Чтоб жили в ней, плодилися
И правили тягло!»
А той вдове - под семьдесят,
А жениху - шесть лет!
Ну, хохот, разумеется!..
Другой приказ: «Коровушки
Вчера гнались до солнышка
Близ барского двора
И так мычали, глупые,
Что разбудили барина, -
Так пастухам приказано
Впредь унимать коров!»
Опять смеется вотчина.
«А что смеетесь? Всякие
Бывают приказания:
Сидел на губернаторстве
В Якутске генерал.
Так на́ кол тот коровушек
Сажал! Долгонько слушались
Весь город разукрасили.
Как Питер монументами,
Казненными коровами,
Пока не догадалися,
Что спятил он с ума!»
Еще приказ: «У сторожа,
У ундера Софронова,
Собака непочтительна:
Залаяла на барина,
Так ундера прогнать,
А сторожем к помещичьей
Усадьбе назначается
Еремка!..» Покатилися
Опять крестьяне со смеху:
Еремка тот с рождения
Глухонемой дурак!
Доволен Клим. Нашел-таки
По нраву должность! Бегает,
Чудит, во все мешается,
Пить даже меньше стал!
Бабенка есть тут бойкая,
Орефьевна, кума ему,
Так с ней Климаха барина
Дурачит заодно.
Лафа бабенкам! бегают
На барский двор с полотнами,
С грибами, с земляникою:
Все покупают барыни,
И кормят, и поят!
Шутили мы, дурачились,
Да вдруг и дошутилися
До сущей до беды:
Был грубый, непокладистый
У нас мужик Агап Петров.
Он много нас корил:
«Ай, мужики! Царь сжалился,
Так вы в хомут охотою...
Бог с ними, с сенокосами!
Знать не хочу господ!..»
Тем только успокоили,
Что штоф вина поставили
(Винцо-то он любил).
Да черт его со временем
Нанес-таки на барина:
Везет Агап бревно
(Вишь, мало ночи глупому,
Так воровать отправился
Лес - среди бела дня!),
Навстречу та колясочка
И барин в ней: «Откудова
Бревно такое славное
Везешь ты, мужичок?..»
А сам смекнул откудова.
Агап молчит: бревешко-то
Из лесу из господского,
Так что тут говорить!
Да больно уж окрысился
Старик: пилил, пилил его,
Права свои дворянские
Высчитывал ему!
Крестьянское терпение
Выносливо, а временем
Есть и ему конец.
Агап раненько выехал,
Без завтрака: крестьянина
Тошнило уж и так,
А тут еще речь барская,
Как муха неотвязная,
Жужжит под ухо самое...
Захохотал Агап!
«Ах шут ты, шут гороховый!
Никшни!» - да и пошел!
Досталось тут Последышу
За дедов и за прадедов,
Не только за себя.
Известно, гневу нашему
Дай волю! Брань господская
Что жало комариное,
Мужицкая - обух!
Опешил барин! Легче бы
Стоять ему под пулями,
Под каменным дождем!
Опешили и сродники,
Бабенки было бросились
К Агапу с уговорами,
Так он вскричал: «Убью!..
Что брага, раскуражились
Подонки из поганого
Корыта... Цыц! Никшни!
Крестьянских душ владение
Покончено. Последыш ты!
Последыш ты! По милости
Мужицкой нашей глупости
Сегодня ты начальствуешь,
А завтра мы Последышу
Пинка - и кончен бал!
Иди домой, похаживай,
Поджавши хвост, по горницам,
А нас оставь! Никшни!..»
«Ты - бунтовщик!» - с хрипотою
Сказал старик; затрясся весь
И полумертвый пал
«Теперь конец!» - подумали
Гвардейцы черноусые
И барыни красивые;
Ан вышло - не конец!
Приказ: пред всею вотчиной,
В присутствии помещика,
За дерзость беспримерную
Агапа наказать.
Забегали наследники
И жены их - к Агапушке,
И к Климу, и ко мне!
«Спасите нас, голубчики!
Спасите!» Ходят бледные:
«Коли обман откроется,
Пропали мы совсем!»
Пошел бурмистр орудовать!
С Агапом пил до вечера,
Обнявшись, до полуночи
Деревней с ним гулял,
Потом опять с полуночи
Поил его - и пьяного
Привел на барский двор.
Все обошлось любехонько:
Не мог с крылечка сдвинуться
Последыш - так расстроился...
Ну, Климке и лафа!
В конюшню плут преступника
Привел, перед крестьянином
Поставил штоф вина:
«Пей да кричи: помилуйте!
Ой, батюшки! ой, матушки!»
Послушался Агап,
Чу, вопит! Словно музыку,
Последыш стоны слушает;
Чуть мы не рассмеялися,
Как стал он приговаривать:
«Ка-тай его, раз-бой-ника,
Бун-тов-щи-ка... Ка-тай!»
Ни дать ни взять под розгами
Кричал Агап, дурачился,
Пока не допил штоф:
Как из конюшни вынесли
Его мертвецки пьяного
Четыре мужика,
Так барин даже сжалился:
«Сам виноват, Агапушка! -
Он ласково сказал...»
«Вишь, тоже добрый! сжалился», -
Заметил Пров, а Влас ему:
- Не зол... да есть пословица:
Хвали траву в стогу,
А барина - в гробу!
Все лучше, кабы бог его
Прибрал... Уж нет Агапушки... -
«Как умер?»
Да, почтенные:
Почти что в тот же день!
Он к вечеру разохался,
К полуночи попа просил,
К белу свету преставился.
Зарыли и поставили
Животворящий крест...
С чего? Один бог ведает!
Конечно, мы не тронули
Его не только розгами -
И пальцем. Ну а все ж
Нет-нет - да и подумаешь:
Не будь такой оказии,
Не умер бы Агап!
Мужик сырой, особенный,
Головка непоклончива,
А тут: иди, ложись!
Положим, ладно кончилось,
А все Агап надумался:
Упрешься - мир осердится,
А мир дурак - доймет!
Все разом так подстроилось:
Чуть молодые барыни
Не целовали старого,
Полсотни, чай, подсунули,
А пуще: Клим бессовестный,
Сгубил его, анафема,
Винищем!..
Вон от барина
Посол идет: откушали!
Зовет, должно быть, старосту,
Пойду взгляну камедь! -
Думается, погружение в психологию помещика, человека, признающего естественным, справедливым прежний порядок вещей - безраздельное владение судьбами и душами других людей, заставило Некрасова отступить от намеченной схемы поиска очередного кандидата в счастливые и рассказать о помещике - «последыше», не признавшем законность отмены крепостного права. Исследователи поэмы «Кому на Руси жить хорошо» пишут о том, что источник замысла главы «Последыш» , где рассказывается о случае в общем-то уникальном - добровольном согласии мужиков изображать крепостных в угоду умирающему барину, коренится в реальных происшествиях: о похожем случае рассказал декабрист Поджио. Возможно, что толчком к возникновению замысла послужила и история отца Некрасова: так и не примирившись с отменой крепостного права, он пытался заставить крестьян после реформы выполнять незаконные приказы, пока суд не обязал его отказаться от этой затеи. Но эти, и вполне возможные подобные примеры, Некрасов явно утрирует, сатирически заостряет.
В центре повествования - история вахлаков, «дурацкая камедь» - игра в крепостных, затеянная по просьбе наследников князя Утятина, наградой за которую должны быть луга. То, что было нормой, законом жизни многих поколений русских крестьян, их трагедией, становится игрой. Страшные картины крепостного права перестают быть, на первый взгляд, страшными. Не случайно мужики называют происходящее «камедь». По-разному относятся вахлаки к «камеди»: кто-то проявляет незаурядные актерские способности, изображая покорность барину, кого-то, как дворового Ипата, и уговаривать не надо участвовать в игре - он и жизни не мыслит без угождения барину. И даже степенного и совестливого бурмистра Власа, осуждавшего в душе происходящее, «коснулось» «дурачество вахлацкое». Играя «дурацкую камедь», крестьяне немало потешились, осмеивая выжившего из ума барина и его нелепые приказы - за его спиной.
Характерно, что одним из часто встречающихся в главе слов становятся «чудил» и «дурил». Эти слова относятся не только к настоящему, но и к прошлому. Утятин-князь всегда «чудил» и «дурил»: автор не случайно включает истории о молодости Утятина, о печальных для слуг «дурачествах» князя. Продолжает «чудить» он и после отмены крепостного права. Чудят и дурят и мужики-вахлаки. Посредник на вопрос вахлаков, соглашаться ли им за поемные луга на «камедь», так и отвечает: «Дурачьтесь». «Шутили мы, дурачились», - рассказывает Влас в ответ на недоумение крестьян-странников. Но любовь к дурачеству предстает как черта не только «вахлацкая». «Вы тоже люди чудные», - говорит Влас странникам. «Дурачество» можно было бы определить как черту, в общем-то, свойственную русским людям - как мужикам, так и господам. Но все господские «чудачества», о которых будет рассказано и в этой, и в других главах, например, в «Пире на весь мир», - издевательства над крестьянами. Мужицкая потеха - более безобидная. Так, и жители Корёжины, описанные в главе «Крестьянка», тоже будут по-своему «тешиться» над барином Шалашниковым. «Потеха» для них - умение вытерпеть порку, а потом подсчитать не полученные барином для оброка «лобанчики». Но мужицкие дурачества безобидны только на первый взгляд. Не случайно «камедь», показывает Некрасов, обернулась и трагедией - смертью Агапа, надерзившего Последышу и не стерпевшего последующего унижения - комедийной же порки по просьбе «мира».
В «Последыше» глазами странников мы смотрим на будни пореформенной деревни и затеянную мужиками-«вахлаками» «камедь», возвращающую и самих героев, и читателей в недавнее прошлое. Следует отметить, что, как и в других главах, важную роль в понимании авторского замысла играет зачин. Рассказ о «последыше» и сыгранной его бывшими крепостными «дурацкой камеди» начинается с описания «покосов широчайших» и мужика, пьющего воду после работы. Бытовая сцена приобретает глубоко символический смысл: мужик, стоящий на только что сметанном им стогу, выпивает огромный жбан воды. Сама эта сцена подтверждает первоначальное мнение странников о жителях деревни Большие Вахлаки: «Здесь богатырь народ!» Странным противоречием этому богатырству и предстает «дурачество». На «дурачество» читатель тоже смотрит глазами странников, таких же крестьян, но ни душой, ни разумом не принявших игру в крепостное право. Весьма важна их реакция на объяснение Власа: «Ин вы у Бога нелюди?» Происходящее для них - не «камедь», не забава, не чудачество или дурачество, а нарушение Божьих законов. Беря в основу сюжета редкий случай из русской жизни, автор ставит важную проблему, открывает одну из сторон народного характера: готовность отказаться от свободы, согласиться на унижение и несправедливость ради будущего благоденствия. Не случайно потом, уже после смерти Утятина, мужики-вахлаки так близко к сердцу воспримут рассказ Игнатия в «Пире на весь мир» о крестьянском грехе, о Глебе-старосте, за деньги уничтожившем вольную для восьми тысяч крестьян. Думается, что слова из песни ангела милосердия «Средь мира дольного» о «громадной, к соблазну жадной толпе» относятся не только к «верхам», но и к «низам».
Решение потешить умирающего князя, так и не примирившегося с отменой крепостного права, принимает «мир» - все вахлаки. Тема «мира», «вотчины» - единодушия крестьянского в решении главных вопросов занимает в главе очень важное место. «Мир велел», мир решил «помалчивать», мир дозволил «покуражиться уволенному барину остатние часы», «долгонько думал мир» - это центральная тема «Последыша». «Я миру порадел», - скажет потом Клим Лавин, добровольно взявший на себя роль бурмистра - главного ответчика перед барином. Но «мир» в этой главе не выступает как носитель народной совести, народной правды. Единство мнения не доказывает его истинности, а становится свидетельством всеобщего уклонения от правды. Тот же мотив общего уклонения от правды будет продолжен и в «Крестьянке», где весь «мир» молчит, видя, как бурмистр нарушает закон и забирает Филиппа Корчагина в солдаты. «Я миру в ноги кланялся, / Да мир у нас какой?» - так говорит свекор Матрене Тимофеевне, объясняя всю бесполезность своих стараний установить истину.
Характерно, что в «Последыше» мужики-странники иначе обозначают цель своих поисков:
Мы ищем, дядя Влас,
Непоротой губернии,
Непотрошенной волости,
Избыткова села!..
Не один счастливец, не знающий, что такое нищета и унижение, а целая губерния, жители которой живут богато, независимо от властей, - вот что составляет теперь, после многих встреч с «счастливцами» и «несчастливцами» для мужиков «счастье».
Пролог
В сказочной форме автор изображает спор семерых кре-стьян о том, «кому живется весело, вольготно на Руси». Спор перерастает в драку, затем мужички мирятся и решают меж-ду собой спросить царя, купца и попа, кто счастливее, не по-лучив ответа идут по российской земле в поисках счастливца.
Глава I
Первым крестьянам встречается поп, который уверя-ет их, что «поповское житье» весьма нелегко. Он говорит о том, что крестьяне и помещики одинаково бедствуют и пе-рестали носить в церковь деньги. Крестьяне искренне со-чувствуют попу.
Глава II
Множество интереснейших лиц вырисовывает автор в этой главе, где он изображает ярмарку, куда в поисках счаст-ливых попали семеро мужичков. Внимание крестьян привле-кает торг картинками: здесь автор высказывает надежду, что рано или поздно наступят времена, когда мужик «не милорда глупого — Белинского и Гоголя с базара понесет».
Глава III
После ярмарки начинается народное гуляние, «бедовая ночь». Многие крестьяне напиваются, кроме семерых пут-ников и некоего барина, который записывает в книжечку народные песни и свои наблюдения за крестьянской жиз-нью, в этом образе в поэме, вероятно, воплотился сам ав-тор. Один из мужиков — Яким Нагой — пеняет барину, не велит изображать русских людей поголовно пьяницами. Яким утверждает, что на Руси на одну пьющую — непью-щая семья, но пьющим легче, поскольку страдают от жиз-ни все труженики одинаково. И в работе, и в гульбе русский мужик любит размах, не может без этого. Семерым путни-кам уже захотелось домой, и они решили поискать в боль-шой толпе счастливого.
Глава VI
Путники стали приглашать других мужиков к ведру с водкой, обещая угощение тому, кто докажет, что он счаст-ливец. «Счастливцев» оказывается очень много: солдат рад тому, что уцелел и после иностранных пуль, и русских па-лок; молодой каменотес похваляется силой; старый каме-нотес счастлив тем, что больным сумел добраться из Петер-бурга в родное село и не умер по дороге; охотник на медве-дей рад тому, что жив. Когда ведерко опустело, «смекну-ли наши странники, что даром водку тратили». Кто-то под-сказал, что счастливым надо признать Ермила Гирина. Он счастлив собственной правдивостью и народной любовью. Не раз помогал он людям, и люди отплатили ему добром, когда помогли купить мельницу, которую хотел перехва-тить ловкий купец. Но, как оказалось, Ермил сидит в остро-ге: видно, пострадал за свою правду.
Глава V
Следующим, кто встретился семерым мужичкам, был помещик Гаврило Афанасьевич. Он уверяет их, что и его жизнь нелегка. При крепостном праве он был полновласт-ным хозяином богатых владений, «любя» учинял здесь суд и расправу над крестьянами. После отмены «крепости» ис-чез порядок и пришли в запустение барские усадьбы. Поме-щики лишились былого дохода. «Писаки праздные» велят помещикам учиться и трудиться, а это невозможно, посколь-ку дворянин создан для другой жизни — «коптить небо божие» и «сорить казну народную», поскольку это позволяет ему родовитость: среди предков Гаврилы Афанасьевича был и вожак с медведем Оболдуев, и князь Щепин, пытавшийся поджечь Москву ради грабежа. Помещик заканчивает свою речь рыданием, и крестьяне были готовы всплакнуть вместе с ним, но затем передумали.
Последыш
Странники попадают в деревню Вахлаки, где видят странные порядки: здешние крестьяне по доброй воле ста-ли «у бога нелюдями» — сохранили за собой крепостную за-висимость от дикого помещика, выжившего из ума князя Утятина. Путники начинают выпытывать у одного из мест-ных — Власа, откуда в деревне такие порядки.
Сумасбродный Утятин не мог поверить в отмену кре-постничества, так что «спесь его подрезала»: от злобы хва-тил князя удар. Наследники князя, которых он обвинил в потере мужиков, побоялись, что старик перед скорой кончиной лишит их имения. Тогда они уговорили мужи-ков играть роль крепостных, посулив отдать поёмные луга. Вахлаки согласились — отчасти потому, что привыкли к рабской жизни и даже находили в ней удовольствие.
Странники становятся свидетелями того, как здешний бурмистр славит князя, как селяне молятся за здоровье Утятина и искренне плачут от радости, что есть у них такой благодетель. Неожиданно князя хватил второй удар, и ста-рик умер. С тех пор действительно крестьяне лишились по-коя: между вахлаками и наследниками пошел нескончае-мый спор за поёмные луга.
Пир — на весь мир
Вступление
Автор описывает пирушку, которую устроил один из вахлаков — неугомонный Клим Яковлевич по случаю смер-ти князя Утятина. Путники вместе с Власом присоедини-лись к пирующим. Семи странникам интересно послушать вахлацкие песни.
Автор перекладывает на литературный язык многие народные песни. Сначала он приводит «горькие», т. е. грустные, о крестьянском горе, о бедном житье-бытье. От-крывает горькие песни причитание с ироничной присказ-кой «Славно жить народу на Руси святой!» Заключает под- главу песня про «холопа примерного Якова верного», ко-торый наказал своего барина за издевательства. Автор ре-зюмирует, что народ в состоянии за себя постоять и нака-лить помещиков.
На пиру путники узнают о богомольцах, которые тем кормятся, что висят на народной шее. Эти бездельники пользуются доверчивостью крестьянина, над которым не прочь при возможности возвыситься. Но были среди них и такие, кто верой и правдой служил народу: лечил боль-ных, помогал хоронить умерших, боролся за справедли-вость.
Мужики на пиру рассуждают о том, чей грех более ве-лик — помещичий или крестьянский. Игнатий Прохоров утверждает, что крестьянский больше. В пример он приво-дит песню про адмирала-вдовца. Адмирал перед смертью велел старосте освободить всех крестьян, а староста не вы-полнил последнюю волю умирающего. В том великий грех русского мужика, что он своего брата-мужика продать за копеечку может. Все согласились, что это великий грех, и за этот грех всем мужикам на Руси вечно в рабстве ма-яться.
К утру пир закончился. Один из вахлаков сочиняет ве-селую песню, в которую вкладывает свою надежду на свет-лое будущее. В этой песне автор обрисовывает Россию «убо-гую и обильную» как страну, где живет великая сила народ-ная. Поэт предвидит, что наступит время и вспыхнет «ис-кра сокрытая»:
Рать подымается Неисчислимая! Сила в ней скажется Несокрушимая!
Это слова Гришки, единственного счастливчика в поэме.
Крестьянка
Пролог
Странники задумались о том, что стоит им забросить поиски счастливых среди мужиков, а проверить лучше баб. Прямо на пути у мужичков заброшенное имение. Автор ри-сует удручающую картину запустения богатого некогда хо-зяйства, которое оказалось ненужным барину и которым не могут управлять сами крестьяне. Здесь им посоветовали ис-кать Матрену Тимофеевну, «она же губернаторша», кото-рую все считают счастливой. Путники встретили ее в тол-пе жниц и уговорили рассказать о своем, бабьем «счастье».
Глава I
Женщина признается, что в девках была счастливая, пока ее лелеяли родители. За родительской лаской и все хло-поты по хозяйству казались легкой забавой: за пряжей деви-ца до полуночи пела, во время работ в поле приплясывала. Но вот ей нашелся суженый — печник Филипп Корчагин. Матрена вышла замуж, и жизнь ее резко изменилась.
Глава II
Автор пересыпает свой рассказ народными песнями в собственной литературной обработке. В этих песнях поет-ся о непростой судьбе замужней женщины, попавшей в чу-жую семью, об издевательствах мужниных родственников. Поддержку Матрена находила только у дедушки Савелия.
Глава III
В родной семье дедушку недолюбливали, «клеймили каторжным». Матрена его поначалу боялась, пугаясь его страшного, «медвежьего» облика, но вскоре увидела в нем доброго, сердечного человека и стала спрашивать во всем совета. Однажды Савелий поведал Матрене свою историю. Попал этот русский богатырь на каторгу за то, что убил немца-управителя, издевавшегося над крестьянами.
Глава IV
Крестьянка рассказывает о большом своем горе: как по вине свекрови потеряла любимого сына Дёмушку. Свекровь настояла, чтобы Матрена не брала с собой ребенка на жни-во. Сноха послушалась и с тяжелым сердцем оставила маль-чика с Савелием. Старик не уследил за малышом, и того съели свиньи. Приехал «начальник» и учинил следствие. Не получив взятки, велел проводить вскрытие ребенка при матери, подозревая ее в «сговоре» с Савелием.
Глава V Материал с сайта
Женщина была готова возненавидеть старика, но потом оправилась. А дед из угрызений совести ушел в леса. Ма-трена встретила его спустя четыре года на могиле Дёмушке, куда пришла оплакать новое горе — смерть родителей. Крестьянка вновь привела старика в дом, но Савелий вско-ре умер, до самой кончины продолжая шутить и наставлять людей. Шли годы, у Матрены подрастали другие детки. За них крестьянка боролась, желала им счастья, готова была угодничать свекру и свекрови, лишь бы детям жилось хо-рошо. Сына Федота восьми лет свекор отдал в подпаски, и случилась беда. Федот погнался за волчицей, похитившей овцу, а потом пожалел ее, так как та кормила детенышей. Староста задумал наказать мальчишку, но мать вступилась и приняла наказание за сына. Она сама была как волчица, готовая положить жизнь за своих детей.
Глава VI
Настал «год кометы», предвещавшей неурожай. Дур-ные предчувствия сбылись: «пришла бесхлебица». Обезу-мевшие от голода крестьяне готовы были поубивать друг друга. Беда не приходит одна: мужа-кормильца «обманом, не по-божески» забрили в солдаты. Мужнины родственни-ки пуще прежнего стали издеваться над Матреной, в то вре-мя беременной Лиодорушкой, и крестьянка решила идти к губернатору за помощью.
Глава VII
Тайно крестьянка покинула мужнин дом и отправилась в город. Здесь ей удалось встретиться с губернаторшей Еле-ной Александровной, к которой обратилась со своей прось-бой. В губернаторском доме крестьянка разрешилась Лио-дорушкой, а Елена Александровна крестила младенца и на-стояла на том, чтобы ее супруг вызволил Филиппа из ре-крутчины.
Глава VIII
С тех пор на селе Матрену ославили счастливицей и даже прозвали «губернаторшей». Крестьянка заканчивает историю укором, что не дело путники затеяли — «между бабами счастливую искать». Стараются божьи сподвижни-ки отыскать ключи от счастья женского, но те где-то дале-ко затеряны, может, проглочены какой-то рыбой: «В каких морях та рыбина гуляет — бог забыл!..»
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском
На этой странице материал по темам:
- кому на руси жить хорошо последыш краткое содержание
- краткое содержание последыш 2 глава
- кому на руси жить хорошо последыш краткий пересказ
- краткое содержание главы последыш некрасова
- последыш краткое содержание главы
Пошли за Власом странники;
Бабёнок тоже несколько
И парней с ними тронулось;
Был полдень, время отдыха,
Так набралось порядочно
Народу - поглазеть.
Все стали в ряд почтительно
Поодаль от господ...
За длинным белым столиком,
Уставленным бутылками
И кушаньями разными,
Сидели господа;
На первом месте - старый князь,
Седой, одетый в белое,
Лицо перекошённое
И - разные глаза.
В петлице крестик беленький
(Влас говорит: Георгия
Победоносца крест).
За стулом в белом галстуке
Ипат, дворовый преданный,
Обмахивает мух.
По сторонам помещика
Две молодые барыни:
Одна черноволосая.
Как свёкла губы красные,
По яблоку - глаза!
Другая белокурая,
С распущенной косой,
Ай, косонька! как золото
На солнышке горит!
На трёх высоких стульчиках
Три мальчика нарядные,
Салфеточки подвязаны
Под горло у детей.
При них старуха нянюшка,
А дальше - челядь разная:
Учительницы, бедные
Дворянки. Против барина -
Гвардейцы черноусые,
Последыша сыны.
За каждым стулом девочка,
А то и баба с веткою -
Обмахивает мух.
А под столом мохнатые
Собачки белошерстые.
Барчонки дразнят их...
Без шапки перед барином
Стоял бурмистр:
«А скоро ли, -
Спросил помешик, кушая, -
Окончим сенокос?»
Да как теперь прикажете:
У нас по положению
Три дня в неделю барские,
С тягла: работник с лошадью,
Подросток или женщина,
Да полстарухи в день,
Господский срок кончается... -
«Тсс! тсс! - сказал Утятин князь,
Как человек, заметивший,
Что на тончайшей хитрости
Другого изловил. -
Какой такой господский срок?
Откудова ты взял его?»
И на бурмистра верного
Навёл пытливо глаз.
Бурмистр потупил голову,
- Как приказать изволите!
Два-три денька хорошие,
И сено вашей милости
Всё уберем, бог даст!
Не правда ли, ребятушки?.. -
(Бурмистр воротит к барщине
Широкое лицо.)
За барщину ответила
Проворная Орефьевна,
Бурмистрова кума:
- Вестимо так, Клим Яковлич.
Покуда вёдро держится,
Убрать бы сено барское,
А наше - подождёт! -
«Бабёнка, а умней тебя! -
Помещик вдруг осклабился
И начал хохотать. -
Ха-ха! дурак!.. Ха-ха-ха-ха!
Дурак! дурак! дурак!
Придумали: господский срок!
Ха-ха... дурак! ха-ха-ха-ха!
Господский срок - вся жизнь раба!
Забыли, что ли, вы:
Я божиею милостью,
И древней царской грамотой,
И родом и заслугами
Над вами господин!..»
Влас наземь опускается.
«Что так?» - спросили странники.
- Да отдохну пока!
Теперь не скоро князюшка
Сойдёт с коня любимого!
С тех пор, как слух прошёл.
Что воля нам готовится,
У князя речь одна:
Что мужику у барина
До светопреставления
Зажату быть в горсти!.. -
И точно: час без малого
Последыш говорил!
Язык его не слушался:
Старик слюною брызгался,
Шипел! И так расстроился,
Что правый глаз задергало,
А левый вдруг расширился
И - круглый, как у филина, -
Вертелся колесом.
Права свои дворянские,
Веками освящённые,
Заслуги, имя древнее
Помещик поминал,
Царёвым гневом, божиим
Грозил крестьянам, ежели
Взбунтуются они,
И накрепко приказывал,
Чтоб пустяков не думала,
Не баловалась вотчина,
А слушалась господ!
«Отцы! - сказал Клим Яковлич,
С каким-то визгом в голосе,
Как будто вся утроба в нем,
При мысли о помещиках,
Заликовала вдруг. -
Кого же нам и слушаться?
Кого любить? надеяться
Крестьянству на кого?
Бедами упиваемся,
Слезами умываемся,
Куда нам бунтовать?
Всё ваше, всё господское -
Домишки наши ветхие,
И животишки хворые,
И сами - ваши мы!
Зерно, что в землю брошено,
И овощь огородная,
И волос на нечёсаной
Мужицкой голове -
Всё ваше, всё господское!
В могилках наши прадеды,
На печках деды старые
И в зыбках дети малые -
Всё ваше, всё господское!
А мы, как рыба в неводе,
Хозяева в дому!»
Бурмистра речь покорная
Понравилась помещику:
Здоровый глаз на старосту
Глядел с благоволением,
А левый успокоился:
Как месяц в небе стал!
Налив рукою собственной
Стакан вина заморского,
«Пей!» - барин говорит.
Вино на солнце искрится,
Густое, маслянистое.
Клим выпил, не поморщился
И вновь сказал: «Отцы!
Живём за вашей милостью,
Как у Христа за пазухой:
Попробуй-ка без барина
Крестьянин так пожить!
(И снова, плут естественный,
Глонул вина заморского.)
Куда нам без господ?
Бояре - кипарисовы,
Стоят, не гнут головушки!
Над ними - царь один!
А мужики вязовые -
И гнутся-то, и тянутся,
Скрипят! Где мат крестьянину,
Там барину сполагоря:
Под мужиком лёд ломится,
Под барином трещит!
Отцы! руководители!
Не будь у нас помещиков,
Не наготовим хлебушка,
Не запасём травы!
Хранители! радетели!
И мир давно бы рушился
Без разума господского,
Без нашей простоты!
Вам на роду написано
Блюсти крестьянство глупое,
А нам работать, слушаться,
Молиться за господ!»
Дворовый, что у барина
Стоял за стулом с веткою,
Вдруг всхлипнул! Слёзы катятся
По старому лицу.
«Помолимся же господу
За долголетье барина!» -
Сказал холуй чувствительный
И стал креститься дряхлою,
Дрожащею рукой.
Гвардейцы черноусые
Кисленько как-то глянули
На верного слугу;
Однако - делать нечего! -
Фуражки сняли, крестятся.
Перекрестились барыни.
Перекрестилась нянюшка,
Перекрестился Клим...
Да и мигнул Орефьевне:
И бабы, что протискались
Поближе к господам,
Креститься тоже начали,
Одна так даже всхлипнула
Вподобие дворового.
(«Урчи! вдова Терентьевна!
Старуха полоумная!» -
Сказал сердито Влас.)
Из тучи солнце красное
Вдруг выглянуло; музыка
Протяжная и тихая
Послышалась с реки...
Помещик так растрогался,
Что правый глаз заплаканный
Ему платочком вытерла
С сноха с косой распущенной
И чмокнула старинушку
В здоровый этот глаз.
«Вот! - молвил он торжественно
Сынам своим наследникам
И молодым снохам. -
Желал бы я, чтоб видели
Шуты, врали столичные,
Что обзывают дикими
Крепостниками нас,
Чтоб видели, чтоб слышали...»
Тут случай неожиданный
Нарушил речь господскую:
Один мужик не выдержал -
Как захохочет вдруг!
Задёргало Последыша.
Вскочил, лицом уставился
Вперёд! Как рысь, высматривал
Добычу. Левый глаз
Заколесил... «Сы-скать его!
Сы-скать бун-тов-щи-ка!»
Бурмистр в толпу отправился;
Не ищет виноватого,
А думает: как быть?
Пришёл в ряды последние,
Где были наши странники,
И ласково сказал:
«Вы люди чужестранные,
Что с вами он поделает?
Подите кто-нибудь!»
Замялись наши странники,
Желательно бы выручить
Несчастных вахлаков,
Да барин глуп: судись потом,
Как влепит сотню добрую
При всём честном миру!
«Иди-ка ты, Романушка! -
Сказали братья Губины. -
Иди! ты любишь бар!»
- Нет, сами вы попробуйте! -
И стали наши странники
Друг дружку посылать.
Клим плюнул. «Ну-ка, Власушка,
Придумай, что тут сделаем?
А я устал; мне мочи нет!»
Ну, да и врал же ты! -
«Эх, Влас Ильич! где враки-то? -
Сказал бурмистр с досадою. -
Не в их руках мы, что ль?..
Придёт пора последняя:
Заедем все в ухаб,
Не выедем никак,
В кромешный ад провалимся,
Так ждёт и там крестьянина
Работа на господ!»
Что ж там-то будет, Климушка? -
«А будет что назначено:
Они в котле кипеть,
А мы дрова подкладывать!»
(Смеются мужики.)
Пришли сыны Последыша:
«Эх! Клим-чудак! до смеху ли?
Старик прислал нас; сердится,
Что долго нет виновного...
Да кто у вас сплошал?»
А кто сплошал, и надо бы
Того тащить к помещику,
Да всё испортит он!
Мужик богатый... Питерщик...
Вишь, принесла нелёгкая
Домой его на грех!
Порядки наши чудные
Ему пока в диковину,
Так смех и разобрал!
А мы теперь расхлёбывай! -
«Ну... вы его не трогайте,
А лучше киньте жеребий.
Заплатим мы: вот пять рублей...»
Нет! разбегутся все... -
«Ну, так скажите барину,
Что виноватый спрятался».
- А завтра как? Забыли вы
Агапа неповинного? -
«Что ж делать?.. Вот беда!»
Давай сюда бумажку ту!
Постойте! я вас выручу! -
Вдруг объявила бойкая
Бурмистрова кума,
И побежала к барину,
Бух в ноги: - Красно солнышко!
Прости, не погуби!
Сыночек мой единственный,
Сыночек надурил!
Господь его без разуму
Пустил на свет! Глупёшенек:
Идёт из бани - чешется!
Лаптишком, вместо ковшика,
Напиться норовит!
Работать не работает,
Знай скалит зубы белые,
Смешлив... так бог родил!
В дому-то мало радости:
Избёнка развалилася,
Случается, есть нечего -
Смеётся дурачок!
Подаст ли кто копеечку,
Ударит ли по темени -
Смеётся дурачок!
Смешлив... что с ним поделаешь?
Из дурака, родименький,
И горе смехом прёт! -
Такая баба ловкая!
Орёт, как на девишнике,
Целует ноги барину.
«Ну, бог с тобой! Иди! -
Сказал Последыш ласково.
Я не сержусь на глупого,
Я сам над ним смеюсь!»
«Какой ты добрый!» - молвила
Сноха черноволосая
И старика погладила
По белой голове.
Гвардейцы черноусые
Словечко тоже вставили:
Где ж дурню деревенскому
Понять слова господские,
Особенно Последыша
Столь умные слова?
А Клим полой суконною
Отёр глаза бесстыжие
И пробурчал: «Отцы!
Отцы! сыны атечества!
Умеют наказать,
Умеют и помиловать!»
Повеселел старик!
Спросил вина шипучего.
Высоко пробки прянули,
Попадали на баб.
С испугу бабы визгнули,
Шарахнулись. Старинушка
Захохотал! За ним
Захохотали барыни.
За ними - их мужья,
Потом дворецкий преданный,
Потом кормилки, нянюшки,
А там - и весь народ!
Пошло веселье! Барыни,
По приказанью барина,
Крестьянам поднесли,
Подросткам дали пряников,
Девицам сладкой водочки,
А бабы тоже выпили
По рюмке простяку...
Последыш пил да чокался,
Красивых снох пощипывал.
(- Вот так-то! чем бы старому
Лекарство пить, - заметил Влас, -
Он пьёт вино стаканами.
Давно уж меру всякую
Как в гневе, так и в радости
Последыш потерял. -)
Гремит на Волге музыка.
Поют и пляшут девицы -
Ну, словом, пир горой!
К девицам присоседиться
Хотел старик, встал на ноги
И чуть не полетел!
Сын поддержал родителя.
Старик стоял: притопывал,
Присвистывал, прищёлкивал,
А глаз своё выделывал -
Вертелся колесом!
«А вы что ж не танцуете? -
Сказал Последыш барыням
И молодым сынам. -
Танцуйте!» Делать нечего!
Прошлись они под музыку.
Старик их осмеял!
Качаясь, как на палубе
В погоду непокойную,
Представил он, как тешились
В его-то времена!
«Спой, Люба!» Не хотелося
Петь белокурой барыне,
Да старый так пристал!
Чудесно спела барыня!
Ласкала слух та песенка,
Негромкая и нежная,
Как ветер летним вечером,
Легонько пробегающий
По бархатной муравушке,
Как шум дождя весеннего
По листьям молодым!
Под песню ту прекрасную
Уснул Последыш. Бережно
Снесли его в ладью
И уложили сонного.
Над ним с зелёным зонтиком
Стоял дворовый преданный,
Другой рукой отмахивал
Слепней и комаров.
Сидели молча бравые
Гребцы; играла музыка
Чуть слышно... лодка тронулась
И мерно поплыла...
У белокурой барыни
Коса, как флаг распущенный,
Играла на ветру...
«Уважил я Последыша! -
Сказал бурмистр. - Господь с тобой!
Куражься, колобродь!
Не знай про волю новую,
Умри, как жил, помещиком,
Под песни наши рабские,
Под музыку холопскую -
Да только поскорей!
Дай отдохнуть крестьянину!
Ну, братцы! поклонитесь мне,
Скажи спасибо, Влас Ильич:
Я миру порадел!
Стоять перед Последышем
Напасть... язык примелется.
А пуще смех долит.
Глаз этот... как завертится,
Беда! Глядишь да думаешь:
„Куда ты, друг единственный?
По надобности собственной
Аль по чужим делам?
Должно быть, раздобылся ты
Курьерской подорожною!..“
Чуть раз не прыснул я.
Мужик я пьяный, ветреный,
В амбаре крысы с голоду
Подохли, дом пустёхонек,
А не взял бы, свидетель бог,
Я за такую каторгу
И тысячи рублей,
Когда б не знал доподлинно,
Что я перед последышем
Стою... что он куражится
По воле по моей...»
Влас отвечал задумчиво:
- Бахвалься! А давно ли мы,
Не мы одни - вся вотчина...
(Да... всё крестьянство русское!)
Не в шутку, не за денежки,
Не три-четыре месяца,
А целый век... да что уж тут!
Куда уж нам бахвалиться,
Недаром вахлаки! -
Однако Клима Лавина
Крестьяне полупьяные
Уважили: «Качать его!»
И ну качать... «ура!»
Потом вдову Терентьевну
С Гаврилкой, малолеточком,
Клим посадил рядком
И жениха с невестою
Поздравил! Подурачились
Досыта мужики.
Приели все, все прилили,
Что господа оставили,
И только поздним вечером
В деревню прибрели.
Домашние их встретили
Известьем неожиданным:
Скончался старый князь!
«Как так?» - Из лодки вынесли
Его уж бездыханного -
Хватил второй удар! -
Крестьяне поражённые
Переглянулись... крестятся....
Вздохнули... Никогда
Такого вздоха дружного,
Глубокого - глубокого
Не испускала бедная
Безграмотной губернии
Деревня Вахлаки...
Но радость их вахлацкая
Была непродолжительна.
Со смертию Последыша
Пропала ласка барская:
Опохмелиться не дали
Гвардейцы вахлакам!
А за луга поёмные
Наследники с крестьянами
Тягаются доднесь.
Влас за крестьян ходатаем,
Живёт в Москве... был в Питере...
А толку что-то нет!
Петровки. Время жаркое.
В разгаре сенокос.
Минув деревню бедную,
Безграмотной губернии,
Старо-Вахлацкой волости,
Большие Вахлаки,
Пришли на Волгу странники…
Над Волгой чайки носятся;
Гуляют кулики
По отмели. А по лугу,
Что гол, как у подьячего
Щека, вчера побритая,
Стоят «князья Волконские»
И детки их, что ранее
Родятся, чем отцы.
«Прокосы широчайшие! -
Сказал Пахом Онисимыч. -
Здесь богатырь народ!»
Смеются братья Губины:
Давно они заметили
Высокого крестьянина
Со жбаном - на стогу;
Он пил, а баба с вилами,
Задравши кверху голову,
Глядела на него.
Со стогом поравнялися -
Всё пьет мужик! Отмерили
Еще шагов полста,
Все разом оглянулися:
По-прежнему, закинувшись,
Стоит мужик; посудина
Дном кверху поднята…
Под берегом раскинуты
Шатры; старухи, лошади
С порожними телегами
Отава подкошенная,
Народу тьма! Там белые
Рубахи баб, да пестрые
Проворных кос. «Бог на помочь!»
- «Спасибо, молодцы!»
Остановились странники…
Размахи сенокосные
Идут чредою правильной:
Все разом занесенные,
Сверкнули косы, звякнули,
Трава мгновенно дрогнула
И пала, пошумев!
По низменному берегу
На Волге травы рослые,
Веселая косьба.
Не выдержали странники:
«Давно мы не работали,
Давайте - покосим!»
Семь баб им косы отдали.
Проснулась, разгорелося
Привычка позабытая
К труду! Как зубы с голоду,
Работает у каждого
Проворная рука.
Валят траву высокую,
Под песню, незнакомую
Вахлацкой стороне;
Под песню, что навеяна
Метелями и вьюгами
Родимых деревень:
Заплатова, Дырявина,
Разутова, Знобишина,
Горелова, Неелова -
Неурожайка тож…
Натешившись, усталые,
Присели к стогу завтракать…
«Откуда, молодцы? -
Спросил у наших странников
Седой мужик (которого
Бабенки звали Власушкой). -
Куда вас бог несет?»
«А мы…» - сказали странники
И замолчали вдруг:
Послышалась им музыка!
«Помещик наш катается, -
Промолвил Влас и бросился
К рабочим: - Не зевать!
Коси дружней! А главное:
Не огорчить помещика.
Рассердится - поклон ему!
Похвалит вас - „ура“ кричи…
Эй, бабы! не галдеть!»
Другой мужик, присадистый,
С широкой бородищею,
Почти что то же самое
Народу приказал,
Надел кафтан - и барина
Бежит встречать. «Что за люди? -
Оторопелым странникам
Кричит он на бегу. -
Снимите шапки!»
К берегу
Причалили три лодочки.
В одной прислуга, музыка,
В другой - кормилка дюжая
С ребенком, няня старая
И приживалка тихая,
А в третьей - господа:
Две барыни красивые
(Потоньше - белокурая,
Потолще - чернобровая),
Усатые два барина,
Три барченка-погодочки
Да старый старичок:
Худой! Как зайцы зимние,
Весь бел, и шапка белая,
Высокая, с околышем
Из красного сукна.
Нос клювом, как у ястреба,
Усы седые, длинные,
И - разные глаза:
Один здоровый - светится,
А левый - мутный, пасмурный,
Как оловянный грош!
При них собачки белые,
Мохнатые, с султанчиком,
На крохотных ногах…
Старик, поднявшись на берег,
На красном мягком коврике
Долгонько отдыхал,
Потом покос осматривал:
Его водили под руки
То господа усатые,
То молодые барыни, -
И так, со всею свитою,
С детьми и приживалками,
С кормилкою и нянькою,
И с белыми собачками,
Всё поле сенокосное
Помещик обошел.
Крестьяне низко кланялись,
Бурмистр (смекнули странники,
Что тот мужик присадистый
Бурмистр) перед помещиком,
Как бес перед заутреней,
Юлил: «Так точно! Слушаю-с!» -
И кланялся помещику
Чуть-чуть не до земли.
В один стожище матерый,
Сегодня только сметанный,
Помещик пальцем ткнул,
Нашел, что сено мокрое,
Вспылил: «Добро господское
Гноить? Я вас, мошенников,
Самих сгною на барщине!
Пересушить сейчас!..»
Засуетился староста:
«Не досмотрел маненичко!
Сыренько: виноват!»
Созвал народ - и вилами
Богатыря кряжистого,
В присутствии помещика,
По клочьям разнесли.
Помещик успокоился.
(Попробовали странники:
Сухохонько сенцо!)
Бежит лакей с салфеткою,
Хромает: «Кушать подано!»
Со всей своею свитою,
С кормилкою и нянькою,
И с белыми собачками,
Пошел помещик завтракать,
Работы осмотрев.
С реки из лодки грянула
Навстречу барам музыка,
Накрытый стол белеется
На самом берегу…
Дивятся наши странники.
Пристали к Власу: «Дедушка!
Что за порядки чудные?
Что за чудной старик?»
«Помещик наш: Утятин-князь!»
«Чего же он куражится?
Теперь порядки новые,
А он дурит по-старому:
Сенцо сухим-сухохонько -
Велел пересушить!»
«А то еще диковинней,
Что и сенцо-то самое
И пожня - не его!»
«А чья же?»
{!V6!- «Нашей вотчины».
«Чего же он тут суется?
Ин вы у бога нелюди?»
«Нет, мы, по божьей милости,
Теперь крестьяне вольные,
У нас, как у людей,
Порядки тоже новые,
Да тут статья особая…»
«Какая же статья?»
Под стогом сена лег старинушка
И - больше ни словца!
К тому же стогу странники
Присели; тихо молвили:
«Эй! скатерть самобранная,
Попотчуй мужиков!»
И скатерть развернулася,
Откудова ни взялися
Две дюжие руки:
Ведро вина поставили,
Горой наклали хлебушка
И спрятались опять…
Налив стаканчик дедушке,
Опять пристали странники:
«Уважь! скажи нам, Власушка,
Какая тут статья?»
«Да пустяки! Тут нечего
Рассказывать… А сами вы
Что за люди? Откуда вы?
Куда вас бог несет?»
«Мы люди чужестранные,
Давно, по делу важному,
Домишки мы покинули,
У нас забота есть…
Такая ли заботушка,
Что из домов повыжила,
С работой раздружила нас,
Отбила от еды…»
Остановились странники…
«О чем же вы хлопочите?»
«Да помолчим! Поели мы,
Так отдохнуть желательно».
И улеглись. Молчат!
«Вы так-то! а по-нашему,
Коль начал, так досказывай!»
«А сам, небось, молчишь!
Мы не в тебя, старинушка!
Изволь, мы скажем: видишь ли,
Мы ищем, дядя Влас,
Непоротой губернии,
Непотрошенной волости,
Избыткова села!..»
И рассказали странники,
Как встретились нечаянно,
Как подрались, заспоривши,
Как дали свой зарок
И как потом шаталися,
Искали по губерниям
Подтянутой, Подстреленной,
Кому живется весело,
Вольготно на Руси?
Влас слушал - и рассказчиков
Глазами мерял: «Вижу я,
Вы тоже люди странные! -
Сказал он наконец. -
Чудим и мы достаточно,
А вы - и нас чудней!»
«Да что ж у вас-то деется?
Еще стаканчик, дедушка!»
Как выпил два стаканчика,
Разговорился Влас:
2
«Помещик наш особенный:
Богатство непомерное,
Чин важный, род вельможеский,
Весь век чудил, дурил,
Да вдруг гроза и грянула…
Не верит: врут, разбойники!
Посредника, исправника
Прогнал! дурит по-старому.
Стал крепко подозрителен,
Не поклонись - дерет!
Сам губернатор к барину
Приехал: долго спорили,
В застольной дворня слышала;
Озлился так, что к вечеру
Хватил его удар!
Всю половину левую
Отбило: словно мертвая
И, как земля, черна…
Пропал ни за копеечку!
Известно, не корысть,
А спесь его подрезала,
Соринку он терял».
«Что значит, други милые,
Привычка-то помещичья!» -
Заметил Митродор.
«Не только над помещиком,
Привычка над крестьянином
Сильна, - сказал Пахом. -
Я раз по подозрению
В острог попавши, чудного
Там видел мужика.
За конокрадство, кажется,
Судился, звали Сидором,
Так из острога барину
Он посылал оброк!
(Доходы арестантские
Известны: подаяние,
Да что-нибудь сработает,
Да стащит что-нибудь.)
Ему смеялись прочие:
„А ну, на поселение
Сошлют - пропали денежки!“
Соринка - дело плевое,
Да только не в глазу:
Пал дуб на море тихое,
И море всё заплакало -
Лежит старик без памяти
(Не встанет, так и думали!),
Приехали сыны,
Гвардейцы черноусые
(Вы их на пожне видели,
А барыни красивые -
То жены молодцов).
У старшего доверенность
Была: по ней с посредником
Установили грамоту…
Ан вдруг и встал старик!
Чуть заикнулись… Господи!
Как зверь метнулся раненый
И загремел, как гром!
Дела-то всё недавние,
Я был в то время старостой,
Случился тут - так слышал сам,
Как он честил помещиков,
До слова помню всё:
«Корят жидов, что предали
Христа… а вы что сделали?
Права свои дворянские,
Веками освященные,
Вы предали!..» Сынам
Сказал: «Вы трусы подлые!
Не дети вы мои!
Пускай бы люди мелкие,
Что вышли из поповичей
Да, понажившись взятками,
Купили мужиков,
Пускай бы… им простительно!
А вы… князья Утятины?
Какие вы У-тя-ти-ны!
Идите вон!.. подкидыши,
Не дети вы мои!»
Оробели наследники:
А ну как перед смертию
Лишит наследства? Мало ли
Лесов, земель у батюшки?
Что денег понакоплено,
Куда пойдет добро?
Гадай! У князя в Питере
Три дочери побочные
За генералов выданы,
Не отказал бы им!
А князь опять больнехонек…
Чтоб только время выиграть,
Придумать, как тут быть,
Которая-то барыня
(Должно быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В то время левый бок)
Возьми и брякни барину,
Что мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил! Проще малого
Ребенка стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей семьею молится,
Велит служить молебствие,
Звонить в колокола!
И силы словно прибыло,
Опять: охота, музыка,
Дворовых дует палкою,
Велит созвать крестьян.
С дворовыми наследники
Стакнулись, разумеется,
А есть один (он давеча
С салфеткой прибегал),
Того и уговаривать
Не надо было: барина
Столь много любит он!
Ипатом прозывается.
Как воля нам готовилась,
Так он не верил ей:
«Шалишь! Князья Утятины
Останутся без вотчины?
Нет, руки коротки!»
Явилось «Положение», -
Ипат сказал: «Балуйтесь вы!
А я князей Утятиных
Холоп - и весь тут сказ!»
Не может барских милостей
Забыть Ипат! Потешные
О детстве и о младости,
Да и о самой старости
Рассказы у него
(Придешь, бывало, к барину,
Ждешь, ждешь…Неволей слушаешь,
Сто раз я слышал их):
«Как был я мал, наш князюшка
Меня рукою собственной
В тележку запрягал;
Достиг я резвой младости:
Приехал в отпуск князюшка
И, подгулявши, выкупал
Меня, раба последнего,
Зимою в проруби!
Да как чудно! Две проруби!
В одну опустит в неводе,
В другую мигом вытянет -
И водки поднесет.
Клониться стал я к старости.
Зимой дороги узкие,
Так часто с князем ездили
Мы гусем в пять коней.
Однажды князь - затейник же! -
И посадил фалетуром
Меня, раба последнего,
Со скрипкой - впереди.
Любил он крепко музыку.
„Играй, Ипат!“ А кучеру
Кричит: пошел быстрей!
Метель была изрядная,
Играл я: руки заняты,
А лошадь спотыкливая -
Свалился я с нее!
Ну, сани, разумеется,
Через меня проехали,
Попридавили грудь.
Не то беда: а холодно,
Замерзнешь - нет спасения,
Кругом пустыня, снег…
Гляжу на звезды частые
Да каюсь во грехах.
Так что же, друг ты истинный?
Послышал я бубенчики,
Чу, ближе! чу, звончей!
Вернулся князь (закапали
Тут слезы у дворового,
И сколько ни рассказывал,
Всегда тут плакал он!)
Одел меня, согрел меня
И рядом, недостойного,
С своей особой княжеской
В санях привез домой!»
Похохотали странники…
Глотнув вина (в четвертый раз),
Влас продолжал: «Наследники
Ударили и вотчине
Челом: „Нам жаль родителя,
Порядков новых, нонешных
Ему не перенесть.
Поберегите батюшку!
Помалчивайте, кланяйтесь,
Да не перечьте хворому,
Мы вас вознаградим:
За лишний труд, за барщину,
За слово даже бранное -
За всё заплатим вам.
Недолго жить сердечному,
Навряд ли два-три месяца,
Сам дохтур объявил!
Уважьте нас, послушайтесь,
Мы вам луга поемные
По Волге подарим;
Сейчас пошлем посреднику
Бумагу, дело верное!“
Собрался мир, галдит!
Луга-то (эти самые),
Да водка, да с три короба
Посулов то и сделали,
Что мир решил помалчивать
До смерти старика.
Поехали к посреднику:
Смеется! „Дело доброе,
Да и луга хорошие,
Дурачьтесь, бог простит!
Нет на Руси, вы знаете,
Помалчивать да кланяться
Запрета никому!“
Однако я противился:
„Вам, мужикам, сполагоря,
А мне-то каково?
Что ни случится - к барину
Бурмистра! что ни вздумает,
За мной пошлет! Как буду я
На спросы бестолковые
Ответствовать? дурацкие
Приказы исполнять?“
„Ты стой пред ним без шапочки,
Помалчивай да кланяйся,
Уйдешь - и дело кончено.
Старик больной, расслабленный,
Не помнит ничего!“
Оно и правда: можно бы!
Морочить полоумного
Нехитрая статья.
Да быть шутом гороховым,
Признаться, не хотелося.
И так я на веку,
У притолоки стоючи,
Помялся перед барином
Досыта! „Коли мир
(Сказал я, миру кланяясь)
Дозволит покуражиться
Уволенному барину
В останные часы,
Молчу и я - покорствую,
А только что от должности
Увольте вы меня!“
Чуть дело не разладилось.
Да Климка Лавин выручил:
„А вы бурмистром сделайте
Меня! Я удовольствую
И старика, и вас.
Бог приберет Последыша
Скоренько, а у вотчины
Останутся луга.
Так будем мы начальствовать,
Такие мы строжайшие
Порядки заведем,
Что надорвет животики
Вся вотчина… Увидите!“
Долгонько думал мир.
Что ни на есть отчаянный
Был Клим мужик: и пьяница,
И на руку нечист.
Работать не работает,
С цыганами возжается,
Бродяга, коновал!
Смеется над трудящимся:
С работы, как ни мучайся,
Не будешь ты богат,
А будешь ты горбат!
А впрочем, парень грамотный,
Бывал в Москве и Питере,
В Сибирь езжал с купечеством,
Жаль, не остался там!
Умен, а грош не держится,
Хитер, а попадается
Впросак! Бахвал мужик!
Каких-то слов особенных
Наслушался: Атечество,
Москва первопрестольная,
Душа великорусская.
„Я - русский мужичок!“
И, кокнув в лоб посудою,
Пил залпом полуштоф!
Как рукомойник кланяться
Готов за водку всякому,
А есть казна - поделится,
Со встречным всё пропьет!
Горазд орать, балясничать,
Гнилой товар показывать
С хазового конца.
Нахвастает с три короба,
А уличишь - отшутится
Бесстыжей поговоркою,
Что „за погудку правую
Смычком по роже бьют!“
Подумавши, оставили
Меня бурмистром: правлю я
Делами и теперь.
А перед старым барином
Бурмистром Климку назвали,
Пускай его! По барину
Бурмистр! перед Последышем
Последний человек!
У Клима совесть глиняна,
А бородища Минина,
Посмотришь, так подумаешь,
Что не найти крестьянина
Степенней и трезвей.
Наследники построили
Кафтан ему: одел его -
И сделался Клим Яковлич
Из Климки бесшабашного
Бурмистр первейший сорт.
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки. Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит - ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
Сойдемся - смех! У каждого
Свой сказ про юродивого
Помещика: икается,
Я думаю, ему!
А тут еще Клим Яковлич.
Придет, глядит начальником
(Горда свинья: чесалася
О барское крыльцо!),
Кричит: „Приказ по вотчине!“
Ну, слушаем приказ:
„Докладывал я барину,
Что у вдовы Терентьевны
Избенка развалилася,
Что баба побирается
Христовым подаянием,
Так барин приказал:
На той вдове Терентьевой
Женить Гаврилу Жохова,
Избу поправить заново,
Чтоб жили в ней, плодилися
И правили тягло!“
А той вдове - под семьдесят,
А жениху - шесть лет!
Ну, хохот, разумеется!..
Другой приказ: „Коровушки
Вчера гнались до солнышка
Близ барского двора
И так мычали, глупые,
Что разбудили барина, -
Так пастухам приказано
Впредь унимать коров!“
Опять смеется вотчина.
„А что смеетесь? Всякие
Бывают приказания:
Сидел на губернаторстве
В Якутске генерал.
Так на кол тот коровушек
Сажал! Долгонько слушались:
Весь город разукрасили,
Как Питер монументами,
Казненными коровами,
Пока не догадалися,
Что спятил он с ума!“
Еще приказ: „У сторожа,
У ундера Софронова,
Собака непочтительна:
Залаяла на барина,
Так ундера прогнать,
А сторожем к помещичьей
Усадьбе назначается
Еремка!..“ Покатилися
Опять крестьяне со смеху:
Еремка тот с рождения
Глухонемой дурак!
Доволен Клим. Нашел-таки
По нраву должность! Бегает,
Чудит, во всё мешается,
Пить даже меньше стал!
Бабенка есть тут бойкая,
Орефьевна, кума ему,
Так с ней Климаха барина
Дурачит заодно!
Лафа бабенкам! бегают
На барский двор с полотнами,
С грибами, с земляникою:
Всё покупают барыни,
И кормят, и поят!
Шутили мы, дурачились,
Да вдруг и дошутилися
До сущей до беды:
Был грубый, непокладистый
У нас мужик Агап Петров,
Он много нас корил:
„Ай, мужики! Царь сжалился,
Так вы в хомут с охотою…
Бог с ними, с сенокосами!
Знать не хочу господ!..“
Тем только успокоили,
Что штоф вина поставили
(Винцо-то он любил).
Да черт его со временем
Нанес-таки на барина:
Везет Агап бревно
(Вишь, мало ночи глупому,
Так воровать отправился
Лес - среди бела дня!),
Навстречу та колясочка
И барин в ней: „Откудова
Бревно такое славное
Везешь ты, мужичок?..“
А сам смекнул откудова.
Агап молчит: бревешко-то
Из лесу, из господского,
Так что тут говорить!
Да больно уж окрысился
Старик: пилил, пилил его,
Права свои дворянские
Высчитывал ему!
Крестьянское терпение
Выносливо, а временем
Есть и ему конец.
Агап раненько выехал,
Без завтрака: крестьянина
Тошнило уж и так,
А тут еще речь барская,
Как муха неотвязная,
Жужжит под ухо самое…
Захохотал Агап!
„Ах шут ты, шут гороховый!
Никшни!“ - да и пошел!
Досталось тут Последышу
За дедов и за прадедов,
Не только за себя.
Известно, гневу нашему
Дай волю! Брань господская
Что жало комариное,
Мужицкая - обух!
Опешил барин! Легче бы
Стоять ему под пулями,
Под каменным дождем!
Опешили и сродники,
Бабенки было бросились
К Агапу с уговорами,
Так он вскричал: „Убью!..
Что брага, раскуражились
Подонки из поганого
Корыта… Цыц! Никшни!
Крестьянских душ владение
Покончено. Последыш ты!
Последыш ты! По милости
Мужицкой нашей глупости
Сегодня ты начальствуешь,
А завтра мы Последышу
Пинка - и кончен бал!
Иди домой, похаживай,
Поджавши хвост, по горницам,
А нас оставь! Никшни!..“
„Ты - бунтовщик!“ - с хрипотою
Сказал старик; затрясся весь
И полумертвый пал!
„Теперь конец!“ - подумали
Гвардейцы черноусые
И барыни красивые;
Ан вышло - не конец!
Приказ: пред всею вотчиной,
В присутствии помещика,
За дерзость беспримерную
Агапа наказать.
Забегали наследники
И жены их - к Агапушке,
И к Климу, и ко мне!
„Спасите нас, голубчики!
Спасите!“ Ходят бледные:
„Коли обман откроется,
Пропали мы совсем!“
Пошел бурмистр орудовать!
С Агапом пил до вечера,
Обнявшись, до полуночи
Деревней с ним гулял,
Потом опять с полуночи
Поил его - и пьяного
Привел на барский двор.
Всё обошлось любехонько:
Не мог с крылечка сдвинуться
Последыш - так расстроился…
Ну, Климке и лафа!
В конюшню плут преступника
Привел, перед крестьянином
Поставил штоф вина:
„Пей да кричи: помилуйте!
Ой, батюшки! ой, матушки!“
Послушался Агап,
Чу, вопит! Словно музыку,
Последыш стоны слушает;
Чуть мы не рассмеялися,
Как стал он приговаривать:
„Ка-тай его, раз-бой-ника,
Бун-тов-щи-ка… Ка-тай!“
Ни дать ни взять под розгами
Кричал Агап, дурачился,
Пока не допил штоф:
Как из конюшни вынесли
Его мертвецки пьяного
Четыре мужика,
Так барин даже сжалился:
„Сам виноват, Агапушка!“ -
Он ласково сказал…»
«Вишь, тоже добрый! сжалился», -
Заметил Пров, а Влас ему:
«Не зол… да есть пословица:
Хвали траву в стогу,
А барина - в гробу!
Всё лучше, кабы бог его
Прибрал… Уж нет Агапушки…»
«Как! умер?»
- «Да, почтенные:
Почти что в тот же день!
Он к вечеру разохался,
К полуночи попа просил,
К белу свету преставился.
Зарыли и поставили
Животворящий крест…
С чего? Один бог ведает!
Конечно, мы не тронули
Его не только розгами -
И пальцем. Ну а всё ж
Нет-нет - да и подумаешь:
Не будь такой оказии,
Не умер бы Агап!
Мужик сырой, особенный,
Головка непоклончива,
А тут: иди, ложись!
Положим, ладно кончилось,
А всё Агап надумался:
Упрешься - мир осердится,
А мир дурак - доймет!
Всё разом так подстроилось:
Чуть молодые барыни
Не целовали старого,
Полсотни, чай, подсунули,
А пуще: Клим бессовестный,
Сгубил его, анафема,
Винищем!..
Вон от барина
Посол идет: откушали!
Зовет, должно быть, старосту,
Пойду взгляну камедь!»
3
Пошли за Власом странники;
Бабенок тоже несколько
И парней с ними тронулось;
Был полдень, время отдыха,
Так набралось порядочно
Народу - поглазеть.
Все стали в ряд почтительно
Поодаль от господ…
За длинным белым столиком,
Уставленным бутылками
И кушаньями разными,
Сидели господа:
На первом месте - старый князь,
Седой, одетый в белое,
Лицо перекошенное
И - разные глаза.
В петлице крестик беленький
(Влас говорит: Георгия
Победоносца крест).
За стулом в белом галстуке
Ипат, дворовый преданный,
Обмахивает мух.
По сторонам помещика
Две молодые барыни:
Одна черноволосая,
Как свекла губы красные,
По яблоку - глаза!
Другая белокурая,
С распущенной косой,
Ах, косонька! как золото
На солнышке горит!
На трех высоких стульчиках
Три мальчика нарядные,
Салфеточки подвязаны
Под горло у детей.
Учительницы, бедные
Дворянки. Против барина -
Гвардейцы черноусые,
Последыша сыны.
За каждым стулом девочка,
А то и баба с веткою -
Обмахивает мух.
А под столом мохнатые
Собачки белошерстые.
Барчонки дразнят их…
Без шапки перед барином
Стоял бурмистр:
«А скоро ли, -
Спросил помещик, кушая, -
Окончим сенокос?»
«Да как теперь прикажете:
У нас по положению
Три дня в неделю барские,
С тягла: работник с лошадью,
Подросток или женщина,
Да полстарухи в день.
Господский срок кончается…»
«Тсс! тсс! - сказал Утятин-князь,
Как человек, заметивший,
Что на тончайшей хитрости
Другого изловил. -
Какой такой господский срок?
Откудова ты взял его?»
И на бурмистра верного
Навел пытливо глаз.
Бурмистр потупил голову.
«Как приказать изволите!
Два-три денька хорошие,
И сено вашей милости
Всё уберем, бог даст!
Не правда ли, ребятушки?..»
(Бурмистр воротит к барщине
Широкое лицо.)
За барщину ответила
Проворная Орефьевна,
Бурмистрова кума:
«Вестимо так, Клим Яковлич,
Покуда вёдро держится,
Убрать бы сено барское,
А наше - подождет!»
«Бабенка, а умней тебя!»
Помещик вдруг осклабился
И начал хохотать.
«Ха-ха! дурак!.. Ха-ха-ха-ха!
Дурак! дурак! дурак!
Придумали: господский срок!
Ха-ха… дурак! ха-ха-ха-ха!
Господский срок - вся жизнь раба!
Забыли, что ли, вы:
Я божиею милостью,
И древней царской грамотой,
И родом и заслугами
Над вами господин!..»
Влас наземь опускается.
«Что так?» - спросили странники.
«Да отдохну пока!
Теперь не скоро князюшка
Сойдет с коня любимого!
С тех пор, как слух прошел,
Что воля нам готовится,
У князя речь одна:
Что мужику у барина
До светопреставления
Зажату быть в горсти!..»
И точно: час без малого
Последыш говорил!
Язык его не слушался:
Старик слюною брызгался,
Шипел! И так расстроился,
Что правый глаз задергало,
А левый вдруг расширился
И - круглый, как у филина -
Вертелся колесом,
Права свои дворянские,
Веками освященные,
Заслуги, имя древнее
Помещик поминал,
Царевым гневом, божиим
Грозил крестьянам, ежели
Взбунтуются они,
И накрепко приказывал,
Чтоб пустяков не думала,
Не баловалась вотчина,
А слушалась господ!
«Отцы! - сказал Клим Яковлич,
Как будто вся утроба в нем,
При мысли о помещиках,
Заликовала вдруг. -
Кого же нам и слушаться?
Кого любить? надеяться
Крестьянству на кого?
Бедами упиваемся,
Куда нам бунтовать?
Всё ваше, всё господское -
Домишки наши ветхие,
И животишки хворые,
И сами - ваши мы!
Зерно, что в землю брошено,
И овощь огородная,
И волос на нечесаной
Мужицкой голове -
Всё ваше, всё господское!
В могилках наши прадеды,
На печках деды старые
И в зыбках дети малые -
Всё ваше, всё господское!
А мы, как рыбы в неводе,
Хозяева в дому!»
Бурмистра речь покорная
Понравилась помещику:
Здоровый глаз на старосту
Глядел с благоволением,
А левый успокоился:
Как месяц в небе стал!
Налив рукою собственной
Стакан вина заморского,
«Пей!» - барин говорит.
Вино на солнце искрится,
Густое, маслянистое.
Клим выпил, не поморщился
И вновь сказал: «Отцы!
Живем за вашей милостью,
Как у Христа за пазухой:
Попробуй-ка без барина
Крестьянин так пожить!
(И снова, плут естественный,
Глонул вина заморского.)
Куда нам без господ?
Бояре - кипарисовы,
Стоят, не гнут головушки!
Над ними - царь один!
А мужики вязовые -
И гнутся-то, и тянутся,
Скрипят! Где мат крестьянину,
Там барину сполагоря:
Под мужиком лед ломится,
Под барином трещит!
Отцы! руководители!
Не будь у нас помещиков,
Не наготовим хлебушка,
Не запасем травы!
Хранители! радетели!
И мир давно бы рушился
Без разума господского,
Без нашей простоты!
Вам на роду написано
Блюсти крестьянство глупое,
А нам работать, слушаться,
Молиться за господ!»
Дворовый, что у барина
Стоял за стулом с веткою,
Вдруг всхлипнул! Слезы катятся
По старому лицу.
«Помолимся же господу
За долголетье барина!» -
Сказал холуй чувствительный
И стал креститься дряхлою,
Дрожащею рукой.
Гвардейцы черноусые
Кисленько как-то глянули
На верного слугу;
Однако - делать нечего! -
Фуражки сняли, крестятся.
Перекрестились барыни,
Перекрестилась нянюшка,
Перекрестился Клим…
Да и мигнул Орефьевне:
И бабы, что протискались
Поближе к господам,
Креститься тоже начали,
Одна так даже всхлипнула
Вподобие дворового.
(«Урчи! вдова Терентьевна!
Старуха полоумная!» -
Сказал сердито Влас.)
Из тучи солнце красное
Вдруг выглянуло; музыка
Протяжная и тихая
Послышалась с реки…
Помещик так растрогался,
Что правый глаз заплаканный
Ему платочком вытерла
Сноха с косой распущенной
И чмокнула старинушку
В здоровый этот глаз.
«Вот! - молвил он торжественно
Сынам своим наследникам
И молодым снохам. -
Желал бы я, чтоб видели
Шуты, врали столичные,
Что обзывают дикими
Крепостниками нас,
Чтоб видели, чтоб слышали…»
Задергало Последыша.
Вскочил, лицом уставился
Вперед! Как рысь, высматривал
Добычу. Левый глаз
Заколесил… «Сы-скать его!
Сы-скать бун-тов-щи-ка!»
Бурмистр в толпу отправился;
Не ищет виноватого,
А думает: как быть?
Пришел в ряды последние,
Где были наши странники,
И ласково сказал:
«Вы люди чужестранные,
Что с вами он поделает?
Подите кто-нибудь!»
Замялись наши странники,
Желательно бы выручить
Несчастных вахлаков,
Да барин глуп: судись потом,
Как влепит сотню добрую
При всем честном миру!
«Иди-ка ты, Романушка! -
Сказали братья Губины. -
Иди! ты любишь бар!»
«Нет, сами вы попробуйте!»
И стали наши странники
Друг дружку посылать.
Клим плюнул. «Ну-ка, Власушка,
Придумай, что тут сделаем?
А я устал; мне мочи нет!»
«Ну, да и врал же ты!»
«Эх, Влас Ильич! где враки-то? -
Сказал бурмистр с досадою. -
Не в их руках мы, что ль?..
Придет пора последняя:
«Нет! разбегутся все…»
«Ну, так скажите барину,
Что виноватый спрятался».
«А завтра как? Забыли вы
Агапа неповинного?»
«Что ж делать?.. Вот беда!»
«Давай сюда бумажку ту!
Постойте! я вас выручу!» -
Вдруг объявила бойкая
Бурмистрова кума
И побежала к барину,
Бух в ноги: «Красно солнышко!
Прости, не погуби!
Сыночек мой единственный,
Сыночек надурил!
Господь его без разуму
Пустил на свет! Глупешенек:
Идет из бани - чешется!
Лаптишком, вместо ковшика,
Напиться норовит!
Работать не работает,
Знай скалит зубы белые,
Смешлив… так бог родил!
В дому-то мало радости:
Избенка развалилася,
Случается, есть нечего -
Смеется дурачок!
Подаст ли кто копеечку,
Ударит ли по темени -
Смеется дурачок!
Смешлив… что с ним поделаешь?
Из дурака, родименький,
И горе смехом прет!»
Такая баба ловкая!
Орет, как на девишнике,
Целует ноги барину.
«Ну, бог с тобой! Иди! -
Сказал Последыш ласково.
Я не сержусь на глупого,
Я сам над ним смеюсь!»
- «Какой ты добрый!» - молвила
Сноха черноволосая
И старика погладила
По белой голове.
Гвардейцы черноусые
Словечко тоже вставили:
Где ж дурню деревенскому
Понять слова господские,
Особенно Последыша
Столь умные слова?
А Клим полой суконною
Отер глаза бесстыжие
И пробурчал: «Отцы!
Отцы! сыны атечества!
Умеют наказать,
Умеют и помиловать!»
Повеселел старик!
Спросил вина шипучего.
Высоко пробки прянули,
Попадали на баб.
С испугу бабы визгнули,
Шарахнулись. Старинушка
Захохотал! За ним
Захохотали барыни,
За ними - их мужья,
Потом дворецкий преданный,
Потом кормилки, нянюшки,
А там - и весь народ!
Пошло веселье! Барыни,
По приказанью барина,
Крестьянам поднесли,
Подросткам дали пряников,
Девицам сладкой водочки,
А бабы тоже выпили
По рюмке простяку…
Последыш пил да чокался,
Красивых снох пощипывал.
(«Вот так-то! чем бы старому
Лекарство пить, - заметил Влас, -
Он пьет вино стаканами.
Давно уж меру всякую
Как в гневе, так и в радости
Последыш потерял».)
Гремит на Волге музыка,
Поют и пляшут девицы -
Ну, словом, пир горой!
К девицам присоседиться
Хотел старик, встал на ноги
И чуть не полетел!
Сын поддержал родителя.
Старик стоял: притопывал,
Присвистывал, прищелкивал,
А глаз свое выделывал -
Вертелся колесом!
«А вы что ж не танцуете? -
Сказал Последыш барыням
И молодым сынам. -
Танцуйте!» Делать нечего!
Прошлись они под музыку.
Старик их осмеял!
Качаясь, как на палубе
В погоду непокойную,
Представил он, как тешились
В его-то времена!
«Спой, Люба!» Не хотелося
Петь белокурой барыне,
Да старый так пристал!
Чудесно спела барыня!
Ласкала слух та песенка,
Негромкая и нежная,
Как ветер летним вечером,
Легонько пробегающий
По бархатной муравушке,
Как шум дождя весеннего
По листьям молодым!
Под песню ту прекрасную
Уснул Последыш. Бережно
Снесли его в ладью
И уложили сонного.
Над ним с зеленым зонтиком
Стоял дворовый преданный,
Другой рукой отмахивал
Слепней и комаров.
Сидели молча бравые
Гребцы; играла музыка
Чуть слышно… лодка тронулась
И мерно поплыла…
У белокурой барыни
Коса, как флаг распущенный,
Играла на ветру…
«Уважил я Последыша! -
Сказал бурмистр. - Господь с тобой!
Куражься, колобродь!
Не знай про волю новую,
Умри, как жил, помещиком,
Под песни наши рабские,
Под музыку холопскую -
Да только поскорей!
Дай отдохнуть крестьянину!
Ну, братцы! поклонитесь мне,
Скажи спасибо, Влас Ильич:
Я миру порадел!
Стоять перед Последышем
Напасть… язык примелется,
А пуще смех долит.
Глаз этот… как завертится,
Беда! Глядишь да думаешь:
„Куда ты, друг единственный?
По надобности собственной
Аль по чужим делам?
Должно быть, раздобылся ты
Курьерской подорожною!..“
Чуть раз не прыснул я.
Мужик я пьяный, ветреный,
В амбаре крысы с голоду
Подохли, дом пустехонек,
А не взял бы, свидетель бог,
Я за такую каторгу
И тысячи рублей,
Когда б не знал доподлинно,
Что я перед последышем
Стою… что он куражится
По воле по моей…»
Влас отвечал задумчиво:
«Бахвалься! А давно ли мы,
Не мы одни - вся вотчина…
(Да… всё крестьянство русское!)
Не в шутку, не за денежки,
Не три-четыре месяца,
А целый век… да что уж тут!
Куда уж нам бахвалиться,
Недаром вахлаки!»
Однако Клима Лавина
Крестьяне полупьяные
Уважили: «Качать его!»
И ну качать… «ура!»
Потом вдову Терентьевну
С Гаврилкой, малолеточком,
Клим посадил рядком
И жениха с невестою
Поздравил! Подурачились
Досыта мужики.
Приели всё, всё припили,
Что господа оставили,
И только поздним вечером
В деревню прибрели.
Домашние их встретили
Известьем неожиданным:
Скончался старый князь!
«Как так?» - «Из лодки вынесли
Его уж бездыханного -
Хватил второй удар!»
Крестьяне пораженные
Переглянулись, крестятся…
Вздохнули… Никогда
Такого вздоха дружного,
Глубокого-глубокого
Не испускала бедная
Безграмотной губернии
Деревня Вахлаки…
* * *
Но радость их вахлацкая
Была непродолжительна.
Со смертию Последыша
Пропала ласка барская:
Опохмелиться не дали
Гвардейцы вахлакам!
А за луга поемные
Наследники с крестьянами
Тягаются доднесь.
Влас за крестьян ходатаем,
Живет в Москве… был в Питере…
А толку что-то нет!
